Довмонтов меч

— Если князь не спасёт, погибнет всё! — добавлял старик после каждой своей фразы.

Боярский сын Онфим, старый ворон, проживший в дупле дерева тридцать лет и три года, спешил по снегам через дебри лесные во Псков-город. Однажды он уже прибегал-прилетал в этот город, спасал вместе с князем-воителем святое место от злобствующих пришельцев. Благодарные жители уговаривали его после тех дней поселиться у них.

— Что тебе дупло в старой липе у дороги посреди леса? Живи с нами, определи себя в иноческую обитель. Надо, чтобы поблизости у человека был другой человек, который всегда сможет подать воды.

— А хочешь, выбери место у города, — говорил посадник, — где понравится, там и селись. Мы его за тобою запишем.

Но Онфима тянуло назад, в своё дупло. Тот навес, что он сплёл из соломы, хранил его от ненастья. Тот пух, что собрал он от лебедей, согревал его в зимние холода. Пищи же ему было достаточно — редкий путник не делился с ним своим припасом.

— Пусть живёт словно птица, — порешил тогда князь Довмонт, — будет у нас на дозоре. За то мы ему станем посылать соломы для крыши над гнездом и прочего, о чём ни попросит.

Так и было. Несколько раз за последние двадцать лет человек-ворон бросал своё гнездо и мчался через лес одному ему известной тропою, чтобы жители седлали лошадей и поспешали с тревожной вестью во Псков, — это когда очередной приблудный десяток рыцарей приходил из-за Змей-камня.

Но состарился боярский сын. Крепко стал спать. Не заметил, как появилось на дороге чужое войско. А когда проснулся, было поздно выскакивать из гнезда. Скоро войско ушло, и боярский сын помчался через заснеженную чащу в соседнее селение. Только вместо селения нашёл догорающие кучи брёвен да полуслепого старика с малым дитём, чудесным образом спасшихся от угона в полон. Тогда и решил боярский сын мчаться через лес напрямую сам. По звериным тропам среди сугробов, в прохудившейся одежонке и дурных сапогах.

Только одно дело подумать, а другое — исполнить. Не те стали у него силы. И на последнем издыхании, чувствуя, что поздно, что не успел, уже не подлетал, а подползал он к городу.

У первых домов боярский сын увидел злобствующих иноземцев, местных жителей в исподнем посреди зимней улицы. Один из рыцарей слегка поранил своим копьём его плечо, потом вместе с жителями, захваченный потоком, он устремился к воротам крепости, туда, где держал проход сам воитель-князь.

— Узнал ли ты меня, князь? — спросил он, не удержавшись, когда пробегал мимо.

Но князю было не до него в тот миг. Князь на своём вороном коне рубился с конными рыцарями.

Вбежавшие в крепость жители мужеского пола получали по княжескому указу кожухи, чтоб прикрыться, и всяческое оружие — булавы, кистени. Баб же с детьми, стариков определяли в тепло под крыши. Боярский сын тоже прихватил хороший кистень, несколько раз взмахнул им для пробы, как станет крушить врага, и остался доволен своим молодечеством — когда-то ведь и он хорош был в драке на кулаках.

Едва стало светать, Довмонт оглядел окрестности. Рыцари сновали повсюду. Особенно же встревожили князя три осадные машины, которые стояли в Завеличье, готовые к спуску с берега на заснеженный лёд.

— Ратники готовы? — спросил он тысяцкого.

— Не погодить ли, князь? — Тысяцкий был немного напуган силой, которая привалила ночью.

— Сейчас не начнём, потом поздно будет. Потом они закрепятся.

И вновь, неожиданно для рыцарей, в рассветной туманной мгле распахнулись ворота. На этот раз Довмонт собрал всех, кто был в детинце. Вооружил посадских мужиков, наскоро их приодев.

— Изгоним одним ударом! — сказал он так, чтобы его хорошо слышали. Первыми снова вырвались его дружинники. Все три сотни. За ними — пешие ратники с копьями, топорами, булавами. Затем — мужики, кто с топором, а кто с кистенём и дубиной. Им было велено хватать знатных рыцарей в плен, вязать их и утаскивать в крепость. Рыцарские отряды не успели построиться, и Довмонт оттеснял их к реке. Ратники, посадские хватали отдельных рыцарей.

— Мальчики! — услышал неожиданный крик Довмонт. — Захватите в плен русского князя — и победа наша!

Рыцарь в роскошных доспехах, сидя на коне, указывал мечом на Довмонта. Его защищало тесное кольцо телохранителей.

— Ты снова пришёл, Зигфрид! Сколько же раз надо тебе говорить! И Довмонт пал прорубаться к нему.

Как давно он не был в настоящей сече! Как давно не испытывал этой радостной, возбуждающей ярости!

— Я иду к тебе, Зигфрид! — крикнул князь и направил своего вороного — правнука того, на котором он въехал когда-то в Псков, — в гущу схватки.

Дружина, не оставляя своего князя, круша рыцарские доспехи, врубилась за ним.

— Возьмём его, — князь указал на Зигфрида, — возьмём и победу!

Инок Кирилл после ограбления обители, прибрав тела убиенных монахов, первым делом бросился отыскивать юного путешественника. Ему казалось, что он должен держать ответ за жизнь нового знакомца.

Инок отыскал его среди многих. Юноша в тонкой нездешней рубахе, зажав окровавленное ухо, смотрел на всё происходящее диким взором. Поняв, что инок ведёт его в обитель, он попытался сопротивляться.