Довженко

Сюжет и на этот раз построен по законам былины. Виноватый знает свою вину, побежденный сознает свою обреченность. Суд друга — это суд рока, от него уходить некуда, и не от кого ожидать пощады.

— Прощай, — говорит Глушак.

— Прощай, — «тихо и глухо» отвечает ему Худяков.

Два человека, которых полувековая дружба связала настолько, что они даже говорили одними словами, стоят друг против друга.

«Расстояние между ними шагов двенадцать. Тишина абсолютная. Даже верхушки кедров застыли. Ни птица не пролетит, ни зверь не шелестнет.

Глушак взводит винтовку и, обращаясь к зрителям (к аппарату), говорит:

— Убиваю изменника и врага трудящихся, моего друга Василия Петровича Худякова, шестидесяти лет… Будьте свидетелями моей печали…»

Режиссер, актеры, оператор в самом деле добиваются здесь того, что суровый призыв Глушака доходит до каждого сердца в зрительном зале.

В фильме есть много превосходных мест, проникнутых светлым ощущением мира. Будущее представляется веселым, молодым и неомраченным.

Великолепен, например, эпизод — как бы вставная новелла, существующая отдельно от сценарного сюжета и несколько раз вторгающаяся в картину, перебивающая ее действие, — молодой чукча по имени Коля бежит на лыжах по снежным просторам. Он бежит много дней, торопясь к югу. Путь его лежит туда, где будет строиться юный город Аэроград, означающий для всех, в том числе и для этого юного чукчи, иную жизнь, иной свет, сильные крылья.

Играет чукчу Коля Табунасов, один из многочисленных и незабываемых актеров, нашедших себя только благодаря режиссуре Довженко. Что увидел Александр Петрович в этом пареньке, как бы сросшемся со своими широкими и короткими лыжами, скользящими по снежному насту? Думается, что и весь его эпизод родился только из отношения к актеру, из чувства радости, которую внезапно испытал режиссер от того, что существует вот такой обаятельный паренек, с умными живыми глазами, с врожденным радостным артистизмом, с поразительной пластичностью сильного молодого тела, с наивной лиричностью непосредственных восприятий внешнего мира. Эта простодушная лиричность находит свое выражение в бесконечной северной песне, записанной на пленку и сопутствующей Коле во всем его длинном (почти как танец тракториста в «Земле») лыжном пробеге по кадрам картины.

Наверно, и ради песни этой входил эпизод в картину.

В противоположность вестникам зла, сопутствующим Шабанову, молодой чукча появляется как вестник света и радости, входит в веселую, победную тему грядущего дня вместе с молодым Владимиром Глушаком (сыгранным в фильме тоже молодым тогда С. Столяровым).

В финале чукча добегает до Аэрограда.

Только что пронеслись в воздухе неисчислимые эскадрильи самолетов. Туполевские первенцы проходили в строю журавлиным клином, бесконечными тройками и девятками, закрывая все полотно экрана.

К солнечному берегу Тихого океана Глушак вынес из тайги маленькое тело Ван Лина.

В облике этого старого партизана Довженко как бы осовременивал образ и биографию следопыта Дереу Узала, который водил по таежным тропам Владимира Арсеньева. Но вот Ван Лин погиб от руки диверсантов.

К концу картины на экране падает столько трупов, что их количество можно сравнить только с шекспировским «Гамлетом». Довженко сам иронизирует над этим. Он заставляет одного из партизан, «смеясь», как сказано в ремарке, произносить следующие белые стихи:

— Чудесный прейскурант смертей! Почил на лаврах дед Василь Худяк, плюется в небеса Шабанов, игумена столбняк хватил, а здесь, я вижу, режет сам себя японский самурай.

Но смерть Ван Лина, конечно, занимает в этом «прейску-ранте» совершенно особое место. Если жизнь Василия Худякова воплощала в себе идею справедливого, заслуженного возмездия, то гибель Ван Лина символизирует чистую жертвенность во имя идеи. И потому весь финал звучит как воинственный салют над его могилой и как торжественная музыкально-поэтическая кантата во славу идеи, вдохновившей его на подвиг.

Проходят самолеты.

Надписи на экране перечисляют, откуда они прилетели:

КАМЧАТСКИЕ, ЧУКОТСКИЕ, КОМАНДОРСКИЕ…

ОБСКИЕ, ЛЕНСКИЕ, ЕНИСЕЙСКИЕ…

ЛЕНИНГРАДСКИЕ, МОСКОВСКИЕ, КИЕВСКИЕ, ЗАПОРОЖСКИЕ…

Перечень длится долго, а самолеты все летят, меняя ракурсы и создавая ту длительную настойчивость впечатления, какой так умеет добиваться Довженко, замедляя действие, продлевая его, как бы растягивая снятый кадр во времени.

Режиссер словно бы видит эти самолеты иными. Он даже старается оправдать их в том, что они еще не стали такими, какими, несомненно, будут завтра или послезавтра. Поэтому в сценарии есть оговорка, трогательно-наивная: «Они летят медленно, потому что они большие и движутся высоко».

Эти кадры снимаются с воздуха и с земли. Записанный звук заменяет рокот моторов симфонической музыкой.