Дождь

Он снова кричал, обвинял…. Схватил меня за то, что раньше было челюстью, и начал трясти. Я уже переставала слышать его, просто чувствовала, как жизнь покидает меня.

Он убивал меня.

Он всё говорил, кричал. Я была рада, что не слышу его слов. Я не могла ответить, не могла вздохнуть. Очередной его удар пришёлся мне в грудную клетку, но боли уже не было. Мне было всё равно. Всё равно, что он делает, что говорит, я не чувствовала боли, не чувствовала ничего.

Дождь так приятно бил по моему лицу, по руке, пока он стаскивал с моего бренного тела одежду, чтобы надругаться надо мной в последний раз. Или чтобы легче было избавиться от тела, я не знаю. Я пыталась вспомнить хоть что-то хорошее, хоть что-то счастливое. Хоть какие-то воспоминания. Но вся моя жизнь была наполнена сплошным мраком.

Я не пыталась себя жалеть, в этом не было смысла. Жалость не помогла бы мне избавиться от побоев, не помогла бы мне выбраться из этой клетки насилия. Но как же поздно я поняла, что нужно что-то менять. Та дурацкая кофта в середине июля — было так жарко, но я не могла показать синяки, не могла позволить кому-то испытывать ко мне жалость.

Я слишком рано поняла, что не могу ни на кого положиться. Такая глупая ложь, ведь были те, кто хотел помочь, были те, кого заботила моя жизнь. Но я не могла в это поверить, не могла это принять. Может, если бы я пожалела себя? Может, если бы я могла пожалеть себя? Если хотя бы раз я могла поплакать над собой? Не от боли или криков, а от жалости к себе. Может, я смогла бы выбраться из этого кошмара? Может, я смогла бы помочь себе?

Смрадный холод. Такой разъедающий и давящий, что вздохнуть было просто невозможно. Глаза болели, я пыталась моргать, но веки оставались неподвижными.

Сквозь кровавые морозные узоры на радужке глаза я видела тонкие полоски света, что расцветали во тьме. Казалось, шаг за шагом мы двигались навстречу друг другу. Но шагов не было, я висела среди тьмы, а на меня неслись тысячи тонких полос, решетящих моё тело. С каждой иглой, сотканной из света, я видела себя, всю свою жизнь, всю боль и всю радость. Воспоминания мгновением пронеслись перед глазами, растворяясь в пучине небытия.

— Где я?

— Вы в центре ока бури, моя госпожа, вы в центре смерти.

— Я была мертва с самого первого круга?

— К моему сожалению.

— И что же дальше?

— Дальше только вы.

Какая ничтожная смерть. Быть забитой тем, кто меня истязал. В отчаяньи я падала вниз. Злость и жалость, смешиваясь, прорастали во мне желанием. Ростки и ветви рвали мои вены, желая найти выход из искажённого тела. Через открытые раны, через кожу и поры к свободе, к неконтролируемому горению. Их рост отсчитывал, сколько метаморфоз мне понадобится, чтобы я, наконец, могла постоять за себя.

Тысячи? Сотни? Десятки раз?

Сколько мне нужно было гореть?

На деле ни чисел, ни страданий больше не было нужно. Для маленькой девочки было важно выстрадать изменения, чувства, желания. Но для меня хватит и Одной Метаморфозы, чтобы освободиться от гнёта чувств. Лишь решиться на шаг. И шаг уже был мной сделан. С самого начала окружённая тьмой я горела, обращаясь в пепел.

Ночь, дождь, кровь. Она лежала около двери, челюсть раздроблена в кашу, лицо в жутчайших ранах, а кости неестественно выгнуты. Я не могла оторвать взгляд от мёртвого тела. Будто заворожённая, я пялилась, стараясь запомнить всю картину до мельчайших подробностей. Я чувствовала горечь и облегчение. Она была моей дочерью, она была обузой. Я знала, что не смогу полюбить своё чадо, каким бы оно не было.

Ненависть и любовь, две стороны одной монеты. Моей дочери выпала ненависть, и я не могла… Нет, я не хотела переворачивать монету. Её отец был единственным, кто останавливал меня. Единственным, кто показывал мне лучшие стороны моей же дочери. Он был единственным, кто пробуждал во мне любовь к ней. Но с его уходом я поняла, что буду той, кто сломает ребёнка, уничтожит всё её желание жить.

Вот почему я закрывала глаза на всё, что он с ней делал. Я была в ужасе, когда он первый раз взял её у меня на глазах. Но внутри где-то глубоко я почувствовала радость. Радость от мысли, что ей больно, больно даже сильнее, чем мне. Я была рада, что рядом со мной появился кто-то, кто может причинить ей боль без зазрения совести. Тот, кто может стать ретранслятором моей ненависти.

И даже сейчас, смотря на неё, я рада, что она умерла в муках. И рада, что все её мучения закончились. С каждой каплей дождя, что падала на её лицо, я становилась свободнее. Больше не было обузы и ненависти, больше не надо играть во что-то. Наконец, я могла уехать из этого города. Не оправдываясь перед всеми, не испытывая вины за то, что я плохая мать.

Лишь его крик выводил меня из теплых чувств. Крик человека, что жестоко убил мою дочь. Он кричал, поливая нас новыми обвинениями. У него это хорошо выходило — обвинять труп и эгоистку в своих неприятностях.