Дождь для Данаи (сборник)

Полет ястреба – воплощенная речь поэта, как и полагается быть любому предмету искусства, – акт доброй, безвозмездной воли. Ничего не требующее взамен, пренебрегающее любой добычей – «сусликом» ли, «курицей» ли – творящее действие поэтической речи – полета – абсолютно альтруистично, не утилитарно, как и любой чистый демиургический опыт: для создания мира Всевышнему в свое время – еще до Времени – потребовалось умалить свою светоносную сущность, создать посредством сжатия пустоту, в которой Он создал вселенную. (Умаление – отказ Творца от своей сущности – необходимая процедура для безопасного существования мира в окружении бесконечной энергии Создателя; в Каббале такая процедура сжатия, самоограничения Божественной сущности называется «цим-цум».)

Восходящий полет, учитывая финал стихотворения, есть одновременно и следствие, и метод отречения от мира (который исчезает внизу, преображаясь в ландшафт, в карту, рифмующуюся с картой узора перьев птицы) – ради мира самого.

На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит – гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки…

Распластанный (возможно, что и – распятый, но в силу того, что ястреб парит «выше лучших помыслов прихожан», – сконцентрированность на таком предположении не только не обогащает читателя каким-то особенным смыслом, но и попросту может сбить с толку) на воздушном потоке – на движущей силе отречения – ястреб набирает высоту речи и – вместе с тем обретает новое зрение иного – царственного – масштаба. Так как сказано Мариной Цветаевой: «На Твой безумный мир – / ответ один – отказ», но – недоговорено: ради Тебя и Твоего мира. Договаривает это ястреб – криком, прорезавшим небо, от которого оно им, Ястребом, взорвалось – смыслом, снегом, светом.

Упавшие до нуля
термометры – словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей.

Понижающийся уровень ртути на земле, холодеющие по мере подъема верхние слои атмосферы, горящая осенним накалом листва, чей цвет напоминает цвет разлившегося по земле заката, – все это уточняет если не цель, то – обстоятельства полета. Обстоятельства эти – время: «Время есть холод» (Эклога IV, зимняя).

На этом, однако, смысловые функции опускающегося столбика ртути не заканчиваются. На фоне заката и меркнущего на уровне стратосферы – через несколько строф – горизонта – следует учесть отсылку к ракурсу в конце высотной перспективы, в которой обретается вечность возносящейся душой поэта, то есть – отсылку к строчке У. Х. Одена из элегии «На смерть Йейтса»: «The mercury sank in the mouth of the dying day».

Иными словами, постепенно становится ясно, к чему приведет – или что побочно происходит – в результате отречения ястреба от этого мира: уподобление им Времени – воплощенной просодии, обретаемой наравне с вечностью в эмпирее.

Но для
ястреба это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв.

Здесь в меньшей степени имеется в виду ницшеанский аспект внеположенности этическим аспектам оставляемого ястребом бытия. Все дело в одном слове, утверждающем качество предпринятого полета – и вместе с тем его онтологическую суть: это слово – «лучше». В полете – полетом – поэтической речью – стремлением к овладению «наивысшей формой существования языка» есть не только очевидный обертон отрицания, отречения, но – преобладание развития, производства совершенно нового смысла. Происходит это, в частности, и по чисто логической причине, которая заключается в следствии, вытекающем из теоремы Геделя о неполноте: объективный взгляд на сложную, противоречивую систему – каковой и является дольний мир – невозможен изнутри, – такой взгляд с необходимостью должен быть этой системе внеположным, должен быть из нее исключен, выколот, как сингулярность. Отсюда – для овладения истиной требуется полет, восхождение.

Отсюда же – превосходное качество этого взгляда – «лучше», правдивей.

<…>
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.