Дождь-городок

Может быть, все и обошлось бы, приди я к самому звонку. Но, как назло, я пришел раньше времени и попал в «облаву», которую завуч устраивал обычно раза два в месяц. Когда я вошел в учительскую, все стояли вокруг стола, а Тарас Федорович просматривал планы уроков. Я попытался не заметить этого мероприятия, но безуспешно.

— А ваш конспектик?

— У меня нет.

Всякая проверка — своего рода психологическая загадка. Цель ее вроде бы не допустить нарушений, однако каждый контролер всегда страдает, если ему не удается обнаружить нарушителя. Завучу повезло. И я сразу увидел по его оживившемуся лицу, что дело не обойдется обычной нотацией.

— Как же так — нет? Почему нет?

Можно было, конечно, поплакаться в жилетку, но меня покоробило откровенное злорадство.

— Не писал.

— А вы знаете, что это ваша обязанность?

— Знаю.

— Почему же вы ее не выполняете?

— Не успел, времени не хватило.

— А вам известно, что я имею право не допустить вас к уроку?

— Известно.

— Я сомневаюсь в том, что вы готовы к уроку! Вы к нему не готовы!

Я пожал плечами: «Господи! Ну за что он меня так невзлюбил?!»

— Почему вы не отвечаете? Готовы вы к уроку или нет?

— Готов.

— Хорошо, сейчас мы это проверим. Я пойду с вами на урок.

— Пожалуйста! — сказал я по возможности спокойно, но он добился своего — я начал нервничать. Я не любил его визитов. В отличие от Троицкого, Тарас не умел вести себя на уроках. Если директор сидел незаметно на последней парте с карандашом и тетрадкой, то завуч «активно участвовал», то есть делал замечания ученикам, задавал вопросы и вообще держался, как нервная женщина за пять минут до отхода поезда. Все это выбивало из колеи.

Но сегодня Тарас превзошел самого себя. Начал он с того, что заставил ребят два раза вставать: ему показалось, что они приветствовали нас недостаточно энергично. Потом отобрал пару авторучек. Дальше пошло совсем плохо. Завуч перебивал меня, грозил кому-то пальцем, стучал карандашом по парте и в конце концов я почувствовал, что теряю контроль над собой и над классом. Я вызывал не тех, кого собирался, а когда пришло время объяснять новый материал, мне уже было все равно, чем кончится этот урок, и объяснял я действительно скверно.

Теперь Тарас собрал все козыри. Оставалось только бросить карты.

— Вот видите! — торжествующе сказал он после звонка.

— Вижу, — ответил я апатично и поплелся в учительскую.

Там машинистка прикалывала на доску приказ. В приказе говорилось, что «преподаватель Крылов Н. С. неправильно, непедагогично вел себя при посещении на дому ученика Бандуры А., чем подорвал авторитет школы и сорвал порученное ему мероприятие». Учитывая непродолжительный стаж работы и отсутствие взысканий, директор счел возможным ограничиться тем, что ставил мне на вид.

Иногда очередной удар не добивает, а прибавляет злости. От моей апатии не осталось и следа. Возмущал не сам приказ, а то, что директор даже не счел нужным поинтересоваться объяснительной запиской, которая лежала у меня в кармане. Кроме того, приказ вывесили на стенку, где его мог читать каждый, в том числе и ученики. Они ведь тоже заходили в учительскую.

Я без стука распахнул дверь в директорский кабинет и услышал, как Тарас Федорович, стоявший у стола, говорил Троицкому:

— Нужно принять самые серьезные меры, Борис Матвеевич.

Может быть, это относилось и не ко мне, но, наверно, все-таки ко мне, потому что директор перебил его:

— Входите, входите, Николай Сергеевич.

Голос, как всегда, звучал вполне доброжелательно, но с меня было достаточно:

— Вы не должны были выносить выговор, не прочитав записку! Вы же сами заставили меня писать ее!

— Во-первых, Николай Сергеевич, вам поставили на вид, а не вынесли выговор. Это вещи разные. А во-вторых, вы, кажется, забыли, что говорите с директором школы!

Доброжелательности больше не было, был холодный, официальный тон.

— Давайте вашу записку.

Я бросил на стол смятую бумажку, но Троицкий не желал замечать моих выходок. Он взял ее, развернул не спеша и поправил на переносице очки.

Мы с завучем стояли по разные стороны стола и старались не смотреть друг на друга.

Директор читал медленно, в одном месте он покачал головой, достал из массивного гипсового стакана красный карандаш и пометил что-то в тексте.

— Ну что ж… Ваша записка ничего не меняет. Вы признаете, что одобрили хулиганский поступок солдата и упорствуете в своей неправоте. К сожалению, я этого и ожидал. Так что взыскание вы получили совершенно справедливо. И боюсь, что оно не последнее, судя по тому, что мне рассказал Тарас Федорович.

— Что же вам рассказал Тарас Федорович?

Завуч толкнул было вперед свой животик, но Троицкий махнул на него рукой.

— Тарас Федорович сказал, что вы пришли в школу без конспекта и не были готовы к уроку, а это худшее, что может сделать учитель.

— Если бы Тарас Федорович не вмешивался в ход урока, может быть, он прошел бы и лучше.

Это было так наивно, что Тарас только всплеснул руками. Троицкий вздохнул: