— Он — враг. Это нам урок не поддаваться на вражеские козни. — Сержант отпустил солдата и отправился с докладом к начальнику охраны. Проходя мимо больницы, не удержался, заглянул внутрь, где в углу в полутьме, в дрожащем свете свечи привык видеть силуэт немого. И теперь, казалось, там кто-то шевелился в углу, но нет, никого там не было, просто тени двигались, а может, и призраки. Никого там не может быть. А если и есть кто, то уж никак не немой и, уж конечно, не тот, кого звали Эсперандио, он вообще никогда не существовал. Сержант не видел его больше таким, каким знал. В темном углу палаты представлялся ему офицер в красном вражеском мундире, в высокой черной шапке, прямой, грозный, вооруженный. С врагом надо покончить, и как можно скорее — только об этом думал сержант Тунапуй. И, доложив кратко начальнику охраны о пытке и о том, что пленный признался, он без конца повторял, задыхаясь, охваченный странной сосредоточенной яростью, которая все росла: — Это враг… Это враг… Это враг… — Казнить немедленно.
Услышав приказ, сержант тотчас же повернулся налево кругом и вышел. Он шел мимо камер, мимо двора, где уборные, сквозь первые лучи рассвета; смертный приказ ворочался во рту, сочный, как апельсин; сержант пережевывал его с наслаждением и все прибавлял шагу, чтобы скорее настала та последняя сладкая минута, когда он выплюнет наконец этот приказ, будто изжеванную кожицу солнечного плода.