Дождь тигровых орхидей. Госпожа Кофе

Маша читала соответствующую случаю литературу и приблизительно представляла, что должно было произойти, но хотела какой-то торжественности, ждала, что Митя ей скажет что-то такое. Но что? То, что он любит ее? Нельзя за столь короткий срок полюбить, и он прав, что молчит об этом. Спускаясь по лестнице, Маша улыбалась своим мыслям, Митя, притихший и расстроенный, шел за ней. Оказавшись в кладовке, в тесной комнатке с полками, на которых мутно поблескивали банки, Митя вдруг, подсадив Машу на одну из полок – было темно и пахло мышами, – размотал, задев что-то, как гигантский бинт, простыню и, не обращая внимания на внезапно обрушившиеся ему на голову удары и страшный грохот, развел в стороны Машины прохладные колени, коснулся ее влажного устья и, едва сдерживаясь, о чем-то ее спросил; он даже не помнил, что же такое он сказал, какое слово произнес, чтобы его впустили в это переполненное медом лоно, но Маша, что-то бормоча и постанывая, сначала больно царапала плечи Мити, щипала его, но потом приподнялась и, отыскав руками его голову, зарылась лицом в его густые волосы и замерла, всхлипывая.

– Ты ничего не слышишь? – спустя некоторое время подала она жалобный голос, в то время как внутри ее горячего озера продолжалось ритмичное движение, которое она не в силах была остановить и которое приносило ей чудесное наслаждение. – Дождь, начался дождь. Гром прогремел, я испугалась.

– Не бойся, подумаешь, гром. Тебе хорошо? Я люблю тебя, Маша.

– Ой, Митя, а что ты сейчас чувствуешь, кроме любви ко мне?

– Только тебя, Машенька. И еще что-то.

– Еще что-то – это варенье, которое течет сверху на тебя и на меня, по-моему, клубничное. И это пошло. Ты лишил меня девственности в кладовке с мышами и теперь страшно горд этим.

– А ты попытайся теперь, ничего не делая, поужинать. Смотри, открываешь рот, и варенье, такое сладкое и тягучее… О, блаженство.

Дымов после трех выставок и утомительных переговоров с Абросимовым и работницами Худфонда чувствовал себя просто больным. Он отобрал несколько работ, договорившись о встрече с художниками, пообедал в кафе жирными котлетами с голубовато-крахмальным пюре и вернулся к Руфиновым, поскольку утром вести разговор с Ольгой Владимировной было невозможно. Он понимал, что у них что-то случилось, но дело не терпело отлагательства, и вскоре он уже звонил в знакомую дверь. Его встретила яркая брюнетка в пурпурном костюме, которая одной только динамичной цветовой гаммой раздражала невозможно как. Он даже не успел как следует рассмотреть ее лицо, настолько быстро она исчезла в одной из комнат. Ольга приняла его в кабинете мужа. Казалось, она немного пришла в себя и успокоилась, на ее лице уже появились нежно-розовые тона. Дымов вкратце обрисовал ей ситуацию на выставках и аукционах, рассказал в подробностях о своей встречи с Абросимовым.

– Я так приблизительно и представляла. Он, наверное, сказал вам, в каком состоянии находятся мастерские. Если честно, я последнее время занималась пенсионерами и инвалидами, поэтому бригаду строителей, которую собиралась нанять, перехватили другие. А я не доверяю людям и стараюсь всегда работать с постоянными кадрами. Сейчас они реставрируют старинный табачный магазин, расписывают под хохлому. А у меня к галерее, в сущности, мало требований: белые стены, в меру лепки по потолку, непременно паркет, а дальше уже работа дизайнеров. Понимаете, мне бы хотелось прежде, чем картины уйдут – или не уйдут, – чтобы город посмотрел на них, запомнил, что ли. Я не большой знаток живописи, но те фамилии, которые вы мне сейчас назвали, удивительным образом совпадают и с моим предполагаемым списком, взгляните. – И Ольга протянула ему список.

Дымов оценил ее эстетическое чувство и вкус, но внешне это никак не проявилось на его озабоченном лице.

– Вы не сказали мне ничего о… Дорошеве.

– А кто это? Я не знаю никакого Дорошева.

– Ну как же, Виктор Дорошев, мне даже дали ваш телефон и сказали, что именно здесь живет его сестра, которая…

– А, Анна, ну конечно, это та самая женщина в красном, которая открыла вам дверь. Виктор Дорошев – ее брат, он дипломированный художник, но, между нами говоря, – Ольга перешла на шепот, – он не художник, он… он пишет с претензией на авангард, но, поверьте, это мерзость что такое!

– Но в Москве о нем говорят совершенно противоположное. Я, признаться, не встречал его работ, но мне рассказывал о нем небезызвестный вам Франсуа Планшар, у него около тридцати его работ, Планшар не такой человек, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Неужели вы просмотрели Дорошева?