Дождь тигровых орхидей

Они остановились перед «Обнаженной М.», и Хорн удивленно вскинул брови:

– Аня, да это никак ты? Этот Дорошев, на котором помешан Планшар, действительно талантлив. Неужели ты ему позировала?

– Это не Дорошев, а Дождев, я тебе потом все объясню. А на картине – не я, а Маша Руфинова – твоя дочь.

– Моя дочь? Как это понимать, Аня? Что ты такое говоришь?

– Ты же знал, что у меня будет ребенок, Исаак?

– Конечно, знал, но ведь девочка умерла!

– Она жива… Это все Руфинов, я тебе потом объясню. Главное, что наша с тобой дочь жива и находится здесь, в соседнем зале. Мне многое предстоит тебе рассказать. Смотри, вот и она.

Маша подошла и молча обняла Анну.

– Представить себе не могу, что была так груба с вами, Анна Владимировна. – Хорн от изумления потерял дар речи. – Но сейчас я так счастлива, что мне хочется говорить вам только самое хорошее. Сегодня очень важный день для Мити, а стало быть, и для меня. Знаете, что он едет в Нант? Я так рада за него! – Она повернулась к Хорну и протянула ему руку. – Вот уж кому не надо представляться, знаю-знаю, вы – отец Миши. Он у вас славный, добрый, и я очень рада, что он вернулся к Гере. Вы видели сегодня Геру? Она так хороша, что мужчины не сводят с нее глаз. Я немного выпила шампанского, поэтому так много говорю.

В зал почти вбежали Ольга с Руфиновым. Казалось, она убегает от него. Следом показался Дымов. Увидев Хорна, Руфинов взялся за сердце.

– Исаак, рад видеть!

Маша, поцеловав Анну, пошла навстречу Мите, который делал ей знаки и звал потанцевать, а Дымов пригласил Ольгу. Оставшись с Хорном и Руфиновым, Анна вздохнула и, проследив за взглядом Хорна, сказала:

– И для тебя, господин Руфинов, у меня что-то есть, вернее, тоже кто-то. Ты видишь перед собой не просто Исаака Хорна, ты видишь перед собой отца твоей дочери.

Руфинов быстро пришел в себя:

– Исаак, я должен вам сказать, что ваша бывшая любовница сошла с ума. Не слушайте ее, еще недавно она пыталась украсть Машу и вела себя совершенно по-идиотски. Зато теперь я понял, что с женщинами лучше не связываться, они все предательницы и предают изощренно, в самую тяжелую минуту. Меня, к примеру, бросила не только Аня, но и Ольга, я остался один. А теперь, чтобы добить меня, она придумала, что вы – отец Маши. Это же бред, вы-то хоть, Исаак, это понимаете?

– Мне не надо ничего объяснять. Она, Маша, похожа на мою первую дочь, Иду, и родинка моя, вот тут, над губой. Кроме того, Борис, кто, как не мать, лучше знает, кто отец ее ребенка? Вы хотите, чтобы мы молчали? Это другой разговор. Хорошо. Вы дарите нам вот этот портрет и возможность приглашать Машу в Нант и Израиль, а мы обещаем молчать. По рукам?

– Да я все отдам, лишь бы она ничего не знала. Но это все? Анну-то вы хотя бы не увезете?

– А зачем, спрашивается, я сюда приехал?

Руфинов развернулся на каблуках и быстро вышел из зала.

– Всем – танцевать! – услышали они его громкий и немного истеричный голос.

Обнимая Машу, Митя, покачиваясь в танце, представлял себе, как бы он изобразил на холсте этот янтарный блеск, играющий на лицах танцующих, эти бирюзовые с сиреневым отливом стекла окон, за которыми клубится туман или дым.

– Я не живу, я постоянно пишу, – зашептал он Маше на ухо. – Представляешь, можно положить немного охры, а сверху белил, совсем чуть-чуть. Слушай, давай сбежим отсюда?

– Давай. – Маша обдала его горячим дыханием и поцеловала. – Смотри, как Дымов вьется возле мамы, а твой Сергей Петрович словно снова влюбился в Марту. А Исаак, как он смотрит на Анну, просто так не смотрят. Только твоя мама грустная, ей бы радоваться.

– Она папу любит, а живет почему-то с другими мужчинами.

– Габи уснула на коленях Планшара.

– Ну так что, бежим? Сейчас возьмем машину и поедем в Кукушкино.

Они незаметно выскользнули на улицу и, уже стоя на крыльце и целуясь, вдруг явственно ощутили чье-то невидимое присутствие. В воздухе чувствовался сильный запах гари и дыма. Маша, переведя дух, оглянулась и увидела чуть поодаль от здания большой пылающий костер, возле которого стоял человек и смотрел на огонь.

– Господи, да это же Вик! – И Митя бросился к Дорошеву.

В огне трещали и погибали все картины, которые еще недавно отражали его, Вика, мироощущение. Теперь оранжево-алый огонь пожирал их.

– Скоро будет дождь, – сказал Вик. Он был трезв и спокоен, сжигал свои работы, словно мусор. – Думаю, это догорит без меня.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Митя.

– Время упущено, что еще? И сестру жалко.

И он ушел, а они еще некоторое время стояли и смотрели на серо-розовые остатки полотен и обугленные рамы. Начало накрапывать.

– И правда, дождь.

– Ты помнишь, мы с тобой познакомились, вернее, впервые увидели друг друга, когда шел дождь. Странное дело, в Кукушкине этим летом так часто шли дожди, но они не такие, как в городе, они какие-то солнечные, розовые и голубые, желтые и оранжевые и еще… теплые.

– Поедем, пока нас не заметили. Уже через час мы будем с тобой на втором этаже нашей розовой дачи, раскроем окно и будем слушать, как дождь шумит в саду, как стучит по крыше, как умывает яблоки и сливы.