Дождь в полынной пустоши. Часть вторая

Китц не сознался. Водилось, конечно. Но с желтым металлом канальщик предпочитал не переигрывать. Меньше поводов общаться с бейлифом и мытарями.

− Вот именно. Желающие жить спокойно, ворчат, но обменивают нобли на штиверы. Избавляются. Некоторые в обход казначейства. Новыми, − Колин подвигал монеты, − со мной по векселю рассчитался Вион у себя в лавке. Девятнадцать монет, как раз плюнуть.

− Хочешь сказать Ренфрю...

− Старший так подставляться остережется. Младшего отрядил мутки с зерноторговцами вести. Сделаем хорошо, − унгриец щелкнул пальцами обозначить понятное канальщику действие. − Вион даже не заявит о пропаже. Не пояснять Акли, а потом и казне, откуда у него столько денег в закромах. Налоги еще никто не отменял. Сомневаюсь, что он с неучтенных капиталов их честно заплатил. А попробует вякнуть, сразу всплывет история его шашней с купцами по обмену желтого на белое. Те золотишко, скорей всего, в Элат гонят. Там курс один к пятнадцати и выше. И все довольны. В мирное время может подобные шалости и сошли бы с рук, а тут на носу война. Королю позарез нужно золото. Чем не законные основания наложить жадную королевскую лапу на все движимое и недвижимое имущество младшего Ренфрю.

− Откуда у него рыжье?

− И не у него одного. Не стесняйся, не стесняйся, − подогнал Колин канальщика. - Мне Гусмар сотню таких за сыночка прислал.

Китц выбрал монету, рассмотреть чеканку. Не придерешься. Куснул, а потом безжалостно разрубил. Честный металл.

− Спрашиваешь откуда золото? Пока выясняю. А ввозят под видом серебра с рудника Кинрига. Заметь, через долы и пашни обширных вотчин Гусмара. Не стесняясь выгружают с баржи аппетитные сундуки и тянут к кому? К Ренфрю-старшему. А тот их передает Туозу, чеканить монету. Ничего не смущает? И еще.... Никогда не задумывался, почему окружную дорогу выбрали? Не короткую. Нападения бояться? Там охраны на хороший бой.

Китц мысленно поиграл услышанными именами, проследовал путь эскорта и транспорта. Он сам так с дьерским воском проделывал. Прятал в винную бочку.... Окружающее сразу сделалось громким. Под полом скребет лапками мышь, обожравшаяся ядовитой приманки. Отогревшаяся муха тупо стучит в стекло. Долго ли ей? На дворе почти зима. В печную трубу, по-собачьи тонко подвывает ветер.

− Рассудить, правильно, делается, − гнул свое Колин. − Мостовая. Колеса не завязнут. И лошадям легче. Но ведь и, то верно, золото в десять раз тяжелей серебра. На отпечаток в грязи глянь и понятно, тяжеловата колымага для восьми ящичков.

ˮЗабавно если воздух возят,ˮ − дополнил себя унгриец. Про воздух считал более правдоподобным. Риска меньше. А Китцу зачем о том знать?

− И кстати, избыток нового серебра тоже не наблюдается.

− А должен?

− Обязан. Серебро королевское по качеству жиже старого. Меди много. Следовательно добрые штиверы надо укроить, а новые пустышки подсунуть. И где новые? На медь сейчас даже папуасы с Белых островов бусы не меняют.

− Сам додумался?

− Тебе-то что? Сам не сам. С баронства не прокормишься, − Колин довольно развалился в кресле. - Разве прирезать кого? Запросто, но малодоходно.

− А вдруг на барже не золото? - очень хотелось подтверждений Китцу.

− Вот для выяснения и нужен Виллен Пес. Разнюхать откуда тянут на баловство и кто балуется?

ˮОн в своем уме предлагать такое? А я в своем уме его слушать?ˮ − канальщик дернул ворот пурпуэна, вдохнуть свободней, прояснить в идущей кругом голове.

В свое время, прихватив власть, он пользовался ей рачительно. Не раздражая тех, кого не следует раздражать, но и с кем не следует, не цацкался. Он напоминал честного аптекаря, тщательно выверявшего ингредиенты, не перемудрить ни с одним, испортить лекарство, превратив в пустышку или в яд. Он добыл свое положение кровью и потом. Кровью, пожалуй, больше. Расчистил от врагов, прополол от лишних друзей, отгородил сталью и серебром от имеющих желание и возможность попользоваться его трудами. И вот сейчас, когда он твердо стоял на ногах и чувствовал за собой силу, объявляется юнец и сулит такое, от чего запросто случиться заворот кишок. На такой шмат надо иметь широкую пасть. А еще лучше крепкие зубы. И отгрызть, и других отпугнуть. Иначе вывернут добычу с требухой.

ˮЗавязывать надо с ним, вот что, ˮ − готов отказаться Китц. Из осторожности, из самосохранения, отчетливо осознавая, на что его подбивают.

ˮА вдруг! А вдруг!ˮ - стучит в висках предательские сомнения.

ˮПес-то впрягся? Впрягся. А ты?ˮ - будто шепчут за левым плечом, отравляя разум.

ˮРенфрю это Ренфрю! У семейства полстолицы под каблуком. Они тебя без Акли отыщут. Сам серебро вернешь. В собственную шкуру укутаешь, принесешь, в ножки поклонишься, возмите!ˮ

ˮНе обоссысь,ˮ − дал укорот собственным страхам Китц. Ему не хотелось отказываться. Уже не хотелось, но и безголово соглашаться не следовало. В древности, вору, перед тем как отсечь руку, совали в кулак монетку. За ней тянулся? Получи. Ничего не напоминает? Не монеткой ли искушают? Отказываться надо. А как откажешься?