- С божьей помощью только овсюг по полям растет, а пшеницу сеять и хлеб печь самому надо, - выкобенивался унгриец поучать старика. Роль, Задери-носа не трудна, но до чего мерзка. Будто облит прокисшим супом. Но мудрость гласит, полководец, плачущий по солдатам, не выиграет битвы. Ему тоже не позволительно оступиться.
- Все в руце божьей, - не перечит архиерей.
- Тогда не теряем моего времени. Отправляйтесь в библиотеку, а я поднимусь на ганах. Туда можно подняться, посмотреть, пока не стемнело? Не свалюсь? А то в стенах трещины, кошка пролезет. Вон Милостивец стоял-стоял, а рухнул.
При упоминании ужасающей трагедии, архиерей осенил себя троекратным троеперстием.
- Смилуйся, на грехи наши.
- Ага, скидка не помешает, - пьяненько ухмыльнулся унгриец.
Заторопившись, Васпиниан позабыл (ах, память!) предупредить о брате Килиане. В жару и холод, под открытым небом, блаженный монах встречал и провожал восходы и закаты, на верху башни. Молился в тщетном усердии увидеть знак об искуплении. В чем грешен, не каялся и, на исповеди упорно молчал. Лишь твердил:,То между мной и Владыкой Небесным. В карцер бы его за строптивость, но там и молодой трех дней не протянет, а в блаженном душа еле теплится. Помрет до срока.
Первый этаж ганаха бывший хлев. Колину показалось, запах шерсти и тепла животных все еще присутствует, не выветрился, но затаился, схоронился до поры в швах кладки, под старыми балками, за белесыми саванами паутины. Жаль. Только показалось. Тот случай когда хочется обманываться.
Бестолково набито всякой рухляди. Увязанных десятками метел. Накиданных штабелем лопат, чистить и убирать снег. Гора торб с песком, посыпать дорожки. По углам жмутся бадейки с известью, подбеливать и подмазывать стены. То малое из монастырского порядка, на что хватало сил и средств поддерживать.
На втором этаже заделанные окна, копоть на стенах, разобранный очаг, над которым все еще висит очажная цепь. Забытая святыня, чуждая теперешней вере. Колин качнул рехыс*, послушать недовольный и обиженный шепот старого металла.
Третий и четвертый этажи - уазегдон — гостевые, сиротливо пусты. Когда-то здесь звучала речь, чествовали гостей и здравили хозяев. Над гостевыми - кьэбиц — кладовые. Тут уж совсем тоскливо и холодно. Ганах мертв давно-давно. С того времени как потух очаг. Кого согреет печальный звон чужой меди?
С братом Килианом унгриец столкнулся на верхней площадке, почти налетел.
- От кого прячешься, старый сыч?
- Не прячусь вовсе. Знамения жду. Ангела небесного! — обронив хлебную корку, перепуганный блаженный забился подальше.
- Считай, дождался, - посмеялся Поллак над монахом.
Не приближаясь, Килиан придирчиво осмотрел унгрийца, что-то бормоча о небесном сыне.
- Не похож, - монах втянул холодный воздух, отравленный вино-чесночным выхлопом. - Не может быть посланец таким.
- Кого ждали, того и прислали, - Колин подпнул утерянную горбушку к блаженному. — Встречай!
- Верно ли тебя? — не верил монах легким словам.
- И услышал я глас Господа моего: Кого послать мне? Кто пойдет за нас? И сказал, вот я, пошли меня. Я пойду*! - убеждал Колин, внося полную сумятицу в замутненный разум блаженного.
Убедил бы. Наверное. Подвела рваная щека. Не бывает ангелов с изуродованными ликами. Благостны они образом и нравом кротки, и речь их врачует раны душевные. Этот же больше похож на искусителя. Нет за ним правды! И ему нет!
- У, бесстыжий! — погрозил блаженный обманщику и затих домусоливать в беззубом рту, подобранную с полу хлебину.
Монастырь прибывал в упадке и запустении. Не со вчера и не с позавчера. Лет двести. Просветителей не любят. А за что собственно? Чего не коснись, во всем их верх. Что не слово - клеймо истины. Что не деяние, подвиг во славу Всевышнего. По земле ходят, головы к облакам задрав. Кому понравится жить с такими в соседстве и принимать таких в доме? То-то же.