Дождь в разрезе

Это из «Вместо предисловия» Улзытуева к сборнику. С подзаголовком «Из авторского манифеста „К вопросу о конечном и бесконечном в русской поэзии“»[117].

Действительно — анафоры. Действительно — интересно.

Слон, вселенноподобный, купается в мутной
от ила реке,
Словно самое первое слово в начале времён,
Весь коричнево-бурый, местами похожий на землю
в безвидной воде.
Весел в воде колыхается, хоботом плещет, играется.

И все же, нерв стихов Улзытуева — не в анафорах. Напрашивается другой, не менее филологический — но, возможно, более точный термин. Оксиморон. Не как соединение

противоположного, а как столкновение предельно далекого.

Слово (да еще и русское) — и слон. При чем здесь слон? Притом.

Или похороны — и веселье.

Гроб, ай да гроб смастерил брат твой Эрик,
плотник великий,
Гром тамтамов, музыку сфер, вопль черноокой вдовы
Заслонила огромная рыбина с серебряной чешуей,
Заполонила хижину бедного рыбака.
…
Рыбу-гроб несут пьяные друзья его и понарошку
дерутся,
Ибо любил Эдди выпить и, конечно, подраться.

Оп! и рыба слегка накренилась и двинулась вспять,

Окрики сзади: Вертаемся, Эдди что-то дома забыл —
духи велят!
Так двигается траурная процессия то вперед,
то назад,
То распевая чёрные псалмы, то приплясывая…

Если шаман — то почему-то итальянец.

Шаман бледнокожий похожий на редьку,
Шаром земным он пользуется как бубном,
Простой кулинар-итальянец в прошлом,
Трусцой вокруг жертвенного огня он скачет…

Если человечество — то уж какое-то совершенно нечеловеческое:

Любое человечество пою,
Слепое под землей, немое, кольцами ревущее,
Сырое, окающее, космосами из себя плюющее,
Ночное, лазающее, ползущее, деревья жрущее…

Оксиморон. Парадоксальное соединение вещей не просто далековатых — в чем, по Ломоносову, и состоит суть поэзии, — но и несовместимых.

Путь рискованный. Не всегда несовместимое желает совмещаться, а совместившись — становится поэзией. Иногда комбинаторика становится несколько умышленной, «придуманной». Как, например, в «Разделке барана». Помянуты и «трансцендентный путь», и «второй закон термодинамики»… И «от кишок отделяются Солнце и Млечный Путь», и «сотворяются суша, эфир, Мировой океан».

Ощущение, что разделку барана осуществлял как минимум авторский коллектив «Мифов народов мира».

Но в лучших стихах сборника это соединение мифа с логосом, Востока — простите за избитое сочетание — с Западом происходит легко и органично. Без цитатных стежков на швах. Одним из таких стихов — «Нобелевская премия (Памяти Иосифа Бродского)» — и завершу.

До слёз трогает обряд скандинавский —

Одаривать деньгами мысли циолковские,
Помню в детстве обычай бурятский —
За то, что я ребёнок, совали целковые.

Стоит король шведский с ходаком шёлковым

Благодарности человечества и улыбается,
И с ним вся родня его, языками цокая,
Тебе, вечному ребёнку, радуются не нарадуются…

«Дружба народов», 2014, № 3

[2014] Сад никаких времён

Поэзия наиболее чутка к безвременью. У прозы «жировая прослойка» потолще; проза лучше переживает заморозки. Активнее ищет и находит своего читателя. Бойко предлагает себя — пока поэзия стоит рядом и мнется, как бесприданница.

«Человек 30, можно сказать, аншлаг… Хотя в основном пенсионного возраста, конечно. И эта правда безутешна, скоро мы будем читать на кладбищах» (Глеб Шульпяков).

Тем удивительнее, что поэзия все дышит и движется. Не замуровалась в редакциях литжурналов. Не заспиртовалась в филологических колбах. Не растворилась в потоке многошумной интернет-графомании. Живет, одним словом.