Дождь Забвения

– Звоните мне вечером. В конце каждой недели я буду ждать машинописный отчет с перечнем расходов.

– Вижу, вы серьезно взялись за дело.

– Здесь произошло страшное преступление, – сказал Бланшар. – Я это чувствую. Мадемуазель Уайт жила одиноко, вдали от дома и чего-то боялась. Кто-то пришел и убил ее. Это нехорошо. Неправильно.

– Я понимаю, – поддакнул Флойд.

Когда подошли к двери, старик встрепенулся:

– Да, кое-что забыл упомянуть. Может, оно и не важно. В комнате мадемуазель Уайт была электрическая пишущая машинка. – Бланшар положил руку на деревянный футляр, стоящий на кривоногом столике. – Немецкая, кажется, фирмы «Хаймсоф унд Райнке». Очень тяжелая. Ее доставили сюда в этом ящике.

– Странновато для туристического багажа, – заметил Флойд.

– Я поинтересовался, и она ответила, что должна практиковаться в слепом печатании, иначе потеряет скорость к возвращению домой.

– Вы правильно сделали, что сказали мне. Наверное, это в самом деле не важно, но кто знает? Даже сущие на первый взгляд мелочи помогают иногда.

– Может, нам взглянуть на эту машинку? – осведомился Кюстин.

– В том-то и дело, что взглянуть нельзя. Ее больше нет. Машинку нашли разбившейся вдребезги рядом с мадемуазель Уайт.

Глава 4

– Привет, Верити, – сказал бывший муж. – Ты уж извини за визит, но наши общие друзья начали сомневаться, жива ли ты.

Питер Ожье был загорелым и мускулистым, словно только что вернулся из долгого приятного отпуска, а не из утомительной дипломатической поездки по Федерации Полисов. Носил он очень дорогой оливково-зеленый костюм, к нему красный шелковый шейный платок и со вкусом исполненный золотой нагрудный значок Дипломатического корпуса. Внимательные глаза Питера сверкали, будто ограненные изумруды. Казалось, в них застыло легкое удивление и насмешка надо всем и всеми вокруг.

– Конечно я жива, – раздраженно ответила Ожье. – Но знаешь, это называется домашним арестом. Трудновато социализироваться.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Почему не отвечаешь на звонки и письма? – Питер указал на кучу цилиндров в приемном лотке пневматической почты.

– Я пытаюсь собраться с мыслями.

– Нельзя и дальше оставаться в подобном состоянии. Там, куда тебя призовут, надо быть сильной, а не хнычущей развалиной. Я слышал, что предварительные слушания будут уже сегодня, до полудня.

– Ты не ослышался.

– Что-то ты слишком уж легко к этому относишься.

– Так это попросту формальность, возможность сторонам посмотреть друг на друга. Боюсь я дисциплинарного трибунала.

Питер сел, заложив ногу за ногу. Секунду с удовольствием глядел в обзорное окно на Землю и наложенный на ее белый сверкающий диск ближайший район Заросли.

– Они поменяли планы, – сказал Питер. – Тебе следует приготовиться к неприятным сюрпризам и ни в коем случае не расслабляться на предварительном слушании. Они любят подбрасывать неожиданное, в особенности когда имеют дела с людьми вроде тебя.

– Вроде меня?

– С теми, кто не очень старается угодить начальству. И это мягко говоря. Я слышал, в прошлом году ты даже умудрилась разозлить Калискана. Что требует, надо сказать, определенных усилий.

– Я всего лишь не согласилась поставить его имя под статьей. Он и пальцем ради нее не пошевельнул. Если так уж разозлился, пусть бы писал заявление в трибунал.

– Калискан платит тебе жалованье.

– Что не освобождает его от обязанности работать, если уж хочет соавторствовать в научной статье.

Ожье села спиной к окну, так что между нею и Питером оказался столик из грубо обтесанной древесины с кривобокой черной вазой. Из вазы торчала дюжина увядших цветов.

– Я не старалась с ним поссориться. Не то чтобы у меня было отвращение ко всякому начальству. Я прекрасно уживаюсь с Дефоррестом.

– Возможно, у Калискана есть и еще кое-что против тебя, – заметил Питер спокойно и твердо, будто что-то знал наверняка, но не желал открываться полностью.

Подобная манера говорить одновременно и бесила Верити, и притягивала. Питер умел казаться обаятельным и дружелюбным. А если кто-то и ощущал, насколько мелок он под маской уверенности и всезнания, то считал, что под кажущейся утлостью все-таки скрываются глубины характера.

– Питер, откуда ты знаешь?

– Я всего лишь хочу сказать, что наживать врагов – не единственный способ делать карьеру.

– Я не наживаю врагов. Просто не желаю, чтобы мешали моим исследованиям.

– На прошлой неделе у Паулы был день рождения.

– Я знаю. Прости. Со всеми нынешними хлопотами…

– Ее день рождения был за пару дней до неприятной истории в Париже. Так что «все нынешние хлопоты» не имеют к нему никакого отношения. – Как всегда, речь Питера звучала дружелюбно и спокойно, хотя он и бранил бывшую жену. – Ты представляешь, насколько важен день рождения для девятилетнего ребенка?

– Я уже попросила прощения. Мне очень жаль, что так вышло. Я пошлю ей письмо, если тебе от этого полегчает.

– Здесь речь не о том, чтобы полегчало мне. Речь о твоей дочери.

Ей вдруг стало стыдно.

– Знаю. Черт побери, я совершенно бесполезное существо! Паула не заслуживает такую мать, и ты не заслуживал такую жену…