Дождаться утра

Но тетя Надя ничего не ответила, только взяла ее под руку и пошла с ней в дом. Через несколько минут оттуда вышел Васька. Мы шмыгнули за стену саманного сарая, в затишек. Но пронизывающий ветер прохватывал и здесь. Васька ежился, подтягивал то к одному, то к другому уху короткий воротник своего детского пальтишка, из которого он давно вырос, втягивал в плечи свою лобастую голову. Но голова никак не умещалась в воротнике, потому что Васькины широкие плечи сковывало это кургузое пальтишко.

— Не, не, — тряс он головой, отбиваясь от моих вопросов, — эти немцы приехали из Карповки. Им нужно зерно… Дед твой тут ни при чем.

Я рассказал о нашем приключении с немцем-обозником. Слушая, он дважды принимался смеяться, а потом озабоченно спросил:

— А солдата-то этого вы в селе видели? Ну тогда чего ж? Не будет он жаловаться офицеру. Подумаешь, удрали старик и мальчишка. Не, не будет. Тут что-нибудь другое… — И вдруг, будто что-то вспомнив, спросил: — А почему ты думаешь, что в селе именно тот обоз? Тут, знаешь, сколько их ездит?

Я сказал, что узнал две подводы.

Васька молча пожал плечами. Так мы и не смогли определить причину ареста дедушки.

Идти к Юре Васька отказался и мне запретил. Я понял, что есть чей-то приказ: как только в селе появляются немцы из Карповской комендатуры, так все встречи обрываются.

— Ну, про дедушку надо ему сказать!

— Он знает, — коротко ответил Васька и добавил: — Я сейчас позову твою тетку, и вы идите. Лазарь Иванович, наверное, уже дома.

Но Васька ошибся. Дедушку продержали в «холодной», так он назвал свою отсидку, пятеро суток. С ним сидели еще две женщины, которые работали на бойне. Всех отпустили, а вот Прибыткова и одного «примака», про которого я даже и не догадывался, кто он, забрали и увезли в Карповку…

Юра в тот же вечер, когда мы ходили к Ваське Попову, исчез из села, и никто больше о нем ничего не слышал. Мы долго гадали об исчезновении Юры и сошлись на одном: у него был план ухода из села, и он действовал по этому плану. Уже позже, когда дедушка был дома, он обронил такую фразу:

— Что-то там у немцев стряслось. А здесь они ничего не нашли.

Арест деда вызвал в селе большой переполох. Он произошел в канун праздника Октябрьской революции, но все мы были так напуганы этими событиями и так переживали за дедушку, что даже забыли о празднике, о том, что он приближается.

К нам и другим, кто приходил в эти дни к правлению с передачами для родственников, бесстрашно выходил Прибытков. Он забирал еду и торопливо говорил, что все они живы-здоровы. Одет был все так же: странный полушубок с оторванными рукавами и воротником, без шапки, старые армейские штаны «полугалифе» и стоптанные кирзовые сапоги.

Прибыткову в то время было пятьдесят, а выглядел он стариком. Худой, морщинистый и высушенный, как вобла. Шея и лицо до самых глаз заросли сивой щетиной, левый глаз навсегда прикрыт. Но Прибытков был на удивление подвижным и шустрым. Он не ходил, а бегал, и, может быть, за эту мальчишечью неуемность дедушка называл его Митькой. Впрочем, дедушке это было позволительно: по годам он чуть не вдвое старше его.

В ту тяжелую осень и зиму многие в Гавриловке были с хлебом и еще весной смогли выкроить кое-какие килограммы для посева. Правда, дорого обошелся этот хлеб. Дмитрий Прибытков заплатил за него своей жизнью.

Так вот, все эти трагические события произошли в ноябре, в самый канун праздника. Приближалась двадцать пятая годовщина Октября.