Дождливое лето

Никогда, наверное, не забуду, как в конце февраля мы с Олегом оказались у Шайтан-Мердвена — Чертовой лестницы. Это одно из исторических мест, которое как бы пережило самое себя. Бывают же места и люди, пережившие — скажем так — с в о й  с р о к. Их, кстати говоря, не так уж и мало. Когда-то был важный перевал, горный проход, соединявший кратчайшим путем наш нынешний Южный берег с Херсонесом. Относительно, конечно, кратчайшим. Потому что дороги древних напоминают извилистые пути вод. Вода тоже ищет кратчайший путь, но далеко не всегда он прост и прям.

Построенное в прошлом, девятнадцатом, веке южнобережное шоссе все изменило, русло человеческой реки как бы спрямилось, и перевал потерял свое значение. Но Пушкин, покидая Южный берег, переваливал еще через Шайтан-Мердвен.

Старое шоссе подходит здесь, как нигде, близко к отвесной кромке голых скал, отсрочивающих яйлу со стороны моря, — до яйлы тут рукой подать. Далеко внизу напряженно пульсировала новая широкая и ровная дорога, а рядом с нами, буквально над нами, высилась стена гор.

Перед этим мы с Олегом побывали наверху, где среди скал тысячу или более того лет назад стояла небольшая крепость, охранявшая горный проход. Сейчас от нее ничего почти не осталось. Я еще, помнится, подумал: с каким напряженным интересом рассматривали, должно быть, греки, а после них римляне этот во многом загадочный для них берег, проплывая из Херсонеса в Феодосию или Пантикапей. Берег уж-ж-жасных листригонов, которые приносили потерпевших кораблекрушение чужеземцев-мореплавателей в жертву своей богине Деве, берег, куда была перенесена Артемидой Ифигения, где она спасла своего брата Ореста и его верного друга Пилада…

Удивительный, думалось, народ эти греки. Их мифология куда более конкретна, чем у большинства других народов. И дающий вдохновение поэтам и музыкантам Кастальский ключ — не только вечный символ, но и вполне определенный родник, бьющий из горы Парнас; и сам Парнас — не просто некое отвлеченное понятие, но гора высотою 2457 метров, которую (как и Олимп — он повыше) можно и сегодня видеть на карте Греции. Вот и этот описанный в лоциях-периплах хорошо знакомый берег был в то же время таинственным и сказочным.

Над нами высилась стена гор. На побережье день выдался ясный, солнечный, но чувствовалась в природе зыбкость, неустойчивость. Высоко над землей норд-ост стремительно гнал за море редкие облачка, и это было предвестием непогоды. Я смотрел на облака, когда из-за гор, словно гигантской катапультой, выбросило стаю лебедей.

Они были выброшены беспорядочно, как горсть пуха, и теперь, казалось, этот пух начнет медленно оседать, падать. Но птицы, вырвавшись со стремнины, тут же начали строиться в клин. Дальше, правда, случилось непонятное: в стае произошел раскол, клин разделился. Не сразу. Был некий миг колебания и как бы раздора, а потом часть лебедей тяжело полетела на запад, в сторону мыса Айя, Балаклавы и Севастополя, а другие, снизившись над морем, так же тяжело двинулись вдоль побережья на восток, к Ялте.

Что их ждало? Но лебедей пока еще хоть что-то ждало. А дрофы вообще на этот раз не прилетели. Дроф в Крыму уже не было.

…Удивительно, как в нас уживаются сантименты при мысли о березках, лужайках и ручейках с безжалостным отношением к этим березкам. Поднимется ли у нормального человека рука на картину, пусть даже не бог весть какого мастера? Каждый понимает, что это варварство, вандализм. А сколько искалечено неповторимых, созданных самой природой пейзажей? То ли не замечают красоты, то ли не видят от нее пользы: а зачем нам она?

Тогда же, в феврале, когда возвращались, к нам подсели попутчики. Тут же стали жаловаться: подснежники в нынешнем году какие-то хилые. Нарвали, мол, а пока дошли до трассы, они увяли, пришлось выбросить.

«А рвать-то было зачем?»

Пожали в ответ плечами.

Под насмешливым взглядом Олега я удержался от проповеди о том, что в воскресные дни нас высыпает на природу столько, что сорви каждый по цветочку — ничего не останется.

«Но  з а ч е м  же они тогда растут?»

Я представляю себе ребенка, который, спрашивая это, сердито топает ножкой. Ребенку я сказал бы просто: «Чтобы ими могли любоваться все». Так ли это? Нет. Однако стоит ли говорить дитяти, что ответа на его вопрос не знает никто? Растут себе, и всё. И мы, разумнейшие, могущественнейшие, должны уважать суверенность былинок. Тем более что исторический опыт говорит: нам это выгодно; не для кого-нибудь, а для нас самих насущно необходимо, чтобы кудрявилась зеленью Земля.

…Да, конечно, не стоит излишне драматизировать… «Рубежная ступень»? А сколько их было уже, этих «рубежных ступеней»?..

Но не будем и упрощать. Жизнь-то все напряженней и стремительней. Одно дело, когда понесли лошади, и совсем другое, когда потерял управление реактивный самолет.

Сказал ли все это я или только подумал?