Дождливое лето (сборник)

— Это было здесь, здесь! — говорил Олег. — Тавры обитали в Южном Крыму, а здесь самая неприступная его часть. Они занимались скотоводством, охотой, но и рыболовством, морским промыслом, пиратством. Морские разбойники-листригоны, о которых говорят древние, наверняка были таврами. Свободный, никому не подчинявшийся народ. Вступали в союзы со скифами, но жили сами по себе. Беспокоили и греков, и римлян, Херсонес и Боспор — всех, кого придется. Щепотка соли в бурлящем котле. В конце концов она растаяла, но тогда — в средине первого века — это время еще не подошло…

И мы представили себе, что же тогда случилось.

Вспомогательный отряд, о котором говорит Тацит, скорее всего, был когортой херсонеситов. Такие вспомогательные войска создавались союзными Риму племенами и городами, назывались по имени этих городов или племен и составляли когорты по четыреста — шестьсот человек. Незадолго до того римляне помогли отогнать от Херсонеса скифов, осадивших (в который раз за долгую историю!) этот город, и участие херсонесцев в боспорском походе вполне могло быть платой за это. Впрочем, римляне могли и приказать. Возможности для этого были.

Корабли были, видимо, тоже из Херсонеса. Торговый город-порт располагал судами.

Трудно сказать, когда и где их прихватил шторм. Пожалуй, это случилось на третий день по выходе из Пантикапея, когда позади остались и Боспор Киммерийский (Керченский пролив), и Феодосия, и помеченная в древних лоциях-периплах гавань возле нынешнего (уже тогда защищенного крепостью) Судака. Здесь кормчие брали курс на юго-запад, выбрав направление по едва синеющей на горизонте Медведь-горе, оставляя милях в десяти — пятнадцати справа излучину гористого и неприветливого берега — обиталища тавров.

Остроносые гребные суда как бы сплетали тетиву гигантского лука. Но после второй трети пути, когда дуга лука и тетива начали явственно сближаться, а в разрыве гор возникла прикрытая до того хребтом плоская вершина Трапезуса (Чатыр-Даг), нужно было взять круче на юг, подальше от берега, чтобы на безопасном расстоянии обойти опущенную в море голову Медведя.

Место было разбойное. И с одной и с другой стороны Медведя прятались прикрытые скалами укромные бухточки. Из-за любого мыса могли выскочить наперехват «мышиные ладьи» — небольшие беспалубные парусники тавров. «Мышиными ладьями» окрестили их римляне, выказывая презрение и превосходство. Но было время, когда пираты хозяйничали и на Средиземном и на Черном морях. Не пугливые, подбирающие крохи мыши, а волки, и вел их волчий инстинкт, научивший объединяться в стаи, возникать внезапно, преследовать неотступно, биться, не щадя себя. Обычно их добычей становились одинокие, терпящие бедствие суда. Флотилии из нескольких кораблей с вооруженными людьми на борту ничто, казалось бы, не грозило, но  э т у  флотилию терзал шторм: сломал мачты, разбросал суда, лишил управления. Единственной надеждой корабельщиков было укрыться от ветра и волн за широким боком каменного Медведя, в бухте, посреди которой сегодня, как и тысячи лет назад, торчат два крохотных островка — скалы-близнецы. Мы не знаем, как примыкающая к этому берегу местность называлась тогда, может быть, так же, как и в первых известных нам, но более поздних упоминаниях — Горзувиты. Здесь не раз и до этого и потом пережидали непогоду люди (да вот одно из доподлинно известных нам имен — Афанасий Никитин)…

Вероятнее всего, корабельщики не заметили дымок сигнального костра — высоко, на самой кромке обрывистых гор. Не до того было. А то был грозный сигнал. Немного погодя ему ответил дымок на средине горного склона…

Смешанное чувство вызывает судно, вырвавшееся из хватки шторма. Прежде всего — сострадание. Бедолагу-корабль пошатывает, движения замедленны и неуверенны, он будто на ощупь вваливается в гавань или на безопасный рейд. Так и кажется, что, швартуясь, обессиленно ткнется мордой в причал (как собака в колени хозяина) или навалится на этот причал своим ободранным волнами боком. Его жалеешь почти как живое существо. И в то же время — зависть. Люди, которые отдают сейчас якорь, перебрасывают трап, побывали  т а м, у предела человеческих возможностей, их зацепила крылом безудержная и неукротимая стихия. А ты бы мог?..

Но это, кажется, уже из области чувствительной романтики. Умонастроения человека, который  п р о в о ж а е т  и  в с т р е ч а е т, неизменно оставаясь на берегу. Отрешимся по возможности от них…

…Невероятных усилий стоило проскочить буруны у оконечности мыса и вывернуть, ломая весла, в бухту, где только нервная дрожь мелких волн, толчея напоминала о бушующем совсем рядом — рукой подать — шторме. Одни вывернули, вырвались, спаслись, других понесло дальше. И те, кто спаслись, могли утереть бородатые лица, плеснуть в воду масла и вина — благодарственную жертву Посейдону, могли окликнуть друг друга, чтобы узнать, кто цел, а кого волна слизнула в море. Можно было прийти в себя, вздохнуть и оглядеться. Не пришлось. На них почти сразу же напали.