Дождливое лето (сборник)

— Однако и после гражданской войны запрета придерживались. Как, скажем, придерживаются карантина при чуме, независимо от того, какая власть его ввела. А году в двадцать пятом отменили. Чуть ли не по инициативе самого товарища Сталина. Для мобилизации средств на индустриализацию страны. Разумно это? А ты говоришь — порядок…

— Любопытно у вас получается, — хмыкнула Тусенька. — Говорят о пьянстве, а на столе графинчик…

— Это ты справедливо заметила, — согласился Василий. — Делает честь твоей наблюдательности. Но народ консервативен и привержен привычкам. Потому и говорю о терпении и настойчивости. Это корабль можно одним движением положить на другой курс…

— Не сразу, не сразу, — опять оживился морячок. — Чем больше корабль, тем это сложнее. Циркуляция судна — это вам…

— Вот видишь, — сказал Василий. — Кстати говоря, на местах люди более консервативны, потому что на месте все видится конкретнее…

Пастухов не то чтобы возразил, но как бы не вполне согласился:

— Своя конкретность есть на любом уровне.

— Пожалуй. И все-таки. Вот тебе пример совсем из другой оперы. Чего только не собираются строить на этом маленьком Южном берегу! И тридцатиэтажные небоскребы, да каждый норовят поставить повыше, на холмах, чтобы со всех сторон было видно, и курортные городки на несколько тысяч мест каждый, а к этому добавь обслугу — тоже тысячи людей, и тоннель хотят пробивать… Ну прямо на аркане тащат нас к прогрессу. А мы, сермяжные да лапотные, упираемся или по крайней мере не выражаем восторга. Почему? Причин много, а слов еще больше. И слова-то все умные: экология, экономика, антропогенный фактор… А спроси какую-нибудь тетю Фросю, и она скажет проще: вы что — с ума сошли? На что рассчитываете? Воды-то нет. Питьевую воду уже сейчас подают в дома один-два часа в сутки. Даже в газетах писали, что мы обеспечены ею едва на сорок процентов.

А Пастухов, слушая его, припомнил тот давний случай на Караби. Они и вправду тогда чуть не влипли. Отправляясь на Караби, знали, что эта яйла особенно богата пещерами, и очень хотели увидеть (просто увидеть) хотя бы одну из них. Карстовая воронка, которая их привлекла, отличалась от других тем, что была чуть покруче и поглубже. Если другие были как блюдце, то эта — как пиала. Кустарник не позволял разглядеть дно. Спустились к кустарнику и увидели темный провал. Он не был отвесным, а уходил чуть в сторону. И Василию загорелось сунуться в него. Он и раньше, случалось, неожиданно проявлял прыть. То ли характер такой, то ли хотел показать, что он, толстоватый и медвежеватый, не хуже других. Но шло это у него почти всякий раз «на грани фола».

Уже потом поняли, что большей глупости невозможно было и нарочно придумать, а тогда Пастухов не возражал. Мальчишки! Собственно, они ни о чем не сговаривались, просто Василий полез первым. Поскольку спуск был крутенек, лезли ногами вперед. И проползли-то всего метра три-четыре, когда Василий хрипло крикнул: «Стой! Вишу!..» Смысл сказанного дошел не сразу, но Пастухов замер. Пытался разглядеть в полумраке, что там с Василием. Неужели повис над пропастью? Только теперь, остыв, оба почувствовали, каким леденящим холодом тянет снизу.

Пещеры на Караби бездонные, но им-то достаточно было и пустячного колодца, чтобы, провалившись, оттуда не выбраться. Не просто пропасть, а бесследно исчезнуть. Ведь никто не знал, куда их понесло. Дома наврали, что отправляются всем классом в турпоход с двумя ночевками. Идиоты! Даже простой веревки с собой не было…

Выбрались. Но что их ждало, что им грозило — так никогда и не узнали. Василий, правда, говорил, что камень, сорвавшийся у него из-под ног, летел долго-долго. Хотя могло и показаться.

Однако чего это вдруг вспомнилось? И почему опять поднялось раздражение?

— Все правильно, — сказал Пастухов. — Уговаривать не надо.

— Я уговариваю?.. Уговорить человека пишущего написать что-либо, по-моему, невозможно, как невозможно его остановить, если он что-то задумал. Разве не так?

— Думаю, что не совсем так. Нас, редакционных поденщиков, вызывают и дают задание…

— А если нет задания? Все равно интерес к событиям и фактам не может быть абсолютно бескорыстным. Наверное, всякий раз есть надежда: а вдруг это пригодится?

— Что есть, то есть.

— И думаешь, этого твоего интереса никто не видит?

— Да я его и не скрываю.

— Вот я говорил: терпение, настойчивость… А нужна и смелость. Речь-то не только о воде, камнях, деревьях — об отношениях людей.

— О них, — согласился Пастухов.

— А крымская проблема имеет одно табу. И вокруг него столько наворочено!

Неожиданно подала голос жена Василия.

— Опять ты об этом? — сказала предостерегающе. — Может, хватит?

— А почему бы и нет? Говорим же, что не должно быть запретных тем…

— Мало ли что где-то в Москве говорят, а тебе здесь жить и работать.

— Вот так всегда, — будто извиняясь, улыбнулся Василий.

— Хватит. Свою норму уже выговорил, с двух работ «ушли», и сейчас небось где-нибудь на заметке. Пусть другие пишут и говорят, если им неймется. — Она даже вышла в знак протеста, однако тут же вернулась. Из-за гостей. Чтоб не испортить вечер.