Читаем Дождливое лето (сборник) полностью

На небе зарево. Глухая ночь мертва.Толпится вкруг меня лесных дерев громада.Но явственно доносится молваДалекого, неведомого града.Ты различишь домов тяжелый ряд,И башни, и зубцы бойниц его суровых,И темный сад за камнями оград.И стены гордые твердынь многовековых.Так явственно из глубины вековПытливый ум готовит к возрожденьюЗабытый гул погибших городовИ бытия возвратное движенье.

Тетя Женя находила, что последние две строфы, особенно третья, удивительно точно передают существо, содержание работы археолога.

Но не о том речь. Башня вполне могла быть одной из сорока, упомянутых Рубруком. К концу пятнадцатого века она могла сменить хозяев, стать пристанищем генуэзцев, эдаких рыцарей-разбойников ди Гуаско — бог с ней и с ними. Руины и уцелевшие крепостные стены, башни Судака и Феодосии куда величественнее. Для меня важнее было другое: вспомнил. И о Чабан-куле, и об этих ди Гуаско, и об усобице, сваре, которая раздирала прилегавшую к Каллистону округу в последние годы владычества генуэзцев, перед захватом побережья турками. Не забыл, не стал чужим, могу ходить, не спрашивая дороги… И от этого становилось светло на душе.

Мамы, когда мы пришли домой, еще не было, и я предложил Лизе зайти к нам попить чаю. Она, сомневаясь, помедлила, но все же согласилась. А я обрадовался и даже не стал этого скрывать. Лизу, по-моему, это позабавило. Хотя, пожалуй, не только позабавило. Но тут все ясно: кому из нас не льстит такого рода внимание — пусть даже в нем и нет нужды? Позволительно, правда, спросить: а бывает ли такое, что в нем  н е т  нужды?

Вместе с тем она, похоже, испытывала некоторую стесненность. Но и тут все понятно: поздний час, мой достаточно откровенный интерес к ее особе… Допускаю, что, согласившись посетить нашу скромную обитель, Лиза сразу же подумала, что проявила слабость, и, может быть, об этом пожалела. Но я был рад.

Мамина кухня, куда мы прошли, располагала к успокоению, однако некоторая скованность оставалась. Я это чувствовал. Не потому ли Елизавета Степановна и сказала, чтобы завязать разговор, разрядить напряженность, нечто, как ей, должно быть, казалось, необязательное, нейтральное: о том, что Василий любопытный-де человек.

«Любопытный?»

«А вы находите в этом что-нибудь обидное?»

Я пожал плечами. Пожалуй, и любопытный. В том смысле, что он занятный, интересный человек. Но это же пустое, так можно сказать о каждом пятом или десятом. Так говорят, когда нечего больше сказать. Что касается моего отношения, то для меня Василий — человек непредсказуемый. Вот и сегодня неожиданностью было то, что пришлось выслушивать от него мысли, столь близкие моим собственным. Признаться, странно себя чувствуешь при этом. Надо бы радоваться: не один ты так думаешь. Ан нет, и ревность тут как тут: выходит, не так уж они и оригинальны, эти твои мысли, если их высказывает еще кто-то. Но это — бог с ним. Главное другое: когда говорит кто-то, начинаешь видеть то, чему раньше не придавал или не хотел придавать значения. А Василий шел до упора, так что и резьбу можно сорвать.

«У Ибсена есть пьеса «Враг народа», — сказал я Лизе. — Главный герой — доктор Стокман. Можно подумать, что списан с Василия. И ему трудно — и с ним тяжело…»

Это мне опять вспомнилась история, которую хотел было рассказать Василию (и повод был), но так этого и не сделал. Может, и правильно.

Несколько лет назад мне пришлось брать интервью у некого профессора о нынешнем состоянии Азовского моря. Скверное, надо признать, состояние, но задание было четким: показать сдвиги в лучшую сторону.

Профессор, простоватый на первый взгляд мужик лет сорока с небольшим, мне понравился: все понял и принял правила игры. Приятно иметь дело с умным человеком. Сказал, где построены очистные сооружения, где введено замкнутое водоснабжение, назвал цифры, привел примеры, которые на публику действуют наверняка: бывший отстойник, в котором плавают лебеди, заводской пруд, где теперь разводят рыбу. Создана-де автоматизированная система контроля, которая позволяет то-то, разработана математическая модель, которая дает возможность прогнозировать то-то. Да, конечно, есть и недостатки, недоработки, просчеты. Сказали и о них. Но, как водится, аккуратно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жизнь и судьба
Жизнь и судьба

Роман «Жизнь и судьба» стал самой значительной книгой В. Гроссмана. Он был написан в 1960 году, отвергнут советской печатью и изъят органами КГБ. Чудом сохраненный экземпляр был впервые опубликован в Швейцарии в 1980, а затем и в России в 1988 году. Писатель в этом произведении поднимается на уровень высоких обобщений и рассматривает Сталинградскую драму с точки зрения универсальных и всеобъемлющих категорий человеческого бытия. С большой художественной силой раскрывает В. Гроссман историческую трагедию русского народа, который, одержав победу над жестоким и сильным врагом, раздираем внутренними противоречиями тоталитарного, лживого и несправедливого строя.

Анна Сергеевна Императрица , Василий Семёнович Гроссман

Проза / Классическая проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Романы