Дождливое лето (сборник)

— При чем тут я? Я что — хозяин края? министр? директор Азовского моря? Так у этого моря вообще нет хозяина. А было богатейшее море всей планеты… А я завлаб. Знаете, что это такое? Заведующий лабораторией, который тоже проходит по конкурсу и представляет отчеты.

— Так прав он был или неправ?

— Господи! При чем тут это? Если он прав, значит, кто-то неправ. А этот  к т о - т о  ездит не в метро, а в «Чайке» или, на худой конец, в черной «Волге» и не хочет, чтобы ему возражали. А ваш Диденко не просто возражал, а пер как танк, строчил во все инстанции. А письмишки его аккуратно возвращались к нам же. По закону всемирного тяготения…

— Не знал я, что Василий такое умеет…

— Вот именно — умеет. Умелец нашелся. А вы думаете, я знал? Такой спокойный на вид парень… Экстремист. Даже если прав на все сто процентов, умей выждать, выбрать момент, а не плюй против ветра.

Вот такая была история. Профессор еще сказал:

— Ваш Диденко — источник повышенной опасности. — И добавил то, что я сам теперь говорил Лизе: — И ему трудно, и с ним тяжело.

— А может, просто совестливый человек с обостренным чувством справедливости и долга? — хотел было возразить я, но время поджимало, мы уже спустились в вестибюль станции «Площадь Ногина», а моему собеседнику предстояла еще пересадка и неблизкий путь к стадиону…

…Я не очень верю в разговоры о человеческой проницательности. Особенно когда говорят о проницательности женщин в отношении мужчин. Много ли нужно проницательности, чтобы увидеть, чего он от нее хочет? И вообще вся проницательность одного построена на неумении или нежелании другого скрывать свои настроения, чувства и мысли либо на возможности просто арифметически вычислить ситуацию. Тут все дело в элементарной наблюдательности и любопытстве. Другое дело, что не каждый их проявляет, не каждому хочется напрягаться. Но уж если хочется, тогда держись — начинается захватывающая игра.

Я уверен, что интереснее всего нам с Лизой было бы говорить друг о друге. Прямо, бесхитростно, откровенно. Но, увы, и тут есть освященные веками правила, условности, предрассудки, приличия. А может, и не «увы»… Ведя сейчас разговор о Василии, Лиза, в сущности, расспрашивала меня обо мне самом. И я понимал, что как бы мне ни хотелось выглядеть в ее глазах лучше, чем я есть, это бесполезно: я буду таким, каким она захочет меня увидеть. Но понимать-то понимал, а выглядеть лучше хотелось. При этом глупо улыбался, думая о Каллистоне и оттого, что моя Дама Треф была рядом. Находит же на человека такое!

— А что вы скажете об этом табу? — спросила она.

— Ничего нового. Табу в нашей истории много.

— Но этот конкретный случай.

— Наследие прошлого, — буркнул я.

Она посмотрела удивленно, и пришлось добавить:

— Вы думаете, наследие — обязательно из глубины веков? Да оно наращивается ежесекундно, как человеческая биомасса. И разве это единственный узелок, который остался от войны?

— Вы меня не поняли. Я хотела спросить: прав ли Василий?

— Прав.

— Но тогда как же так?.. Цитируем Достоевского о невозможности счастья, если оно будет построено на крови хотя бы одного-единственного ребенка, а тут целый народ…

Каждый из нас, повторяю, хочет казаться умным, благородным, смелым, но что можно было сказать на это? Еще раз проблеять об ошибках прошлого? Однако сколько и доколе можно списывать на них? Прошлое прошлым, а где же сегодняшний день? И что же мы?

Как ни хорошо мне было с моей Дамой Треф, этот разговор был неприятен. Он словно уличал меня, лично меня, в равнодушии, жестокости, трусости. Я ловил себя даже на раздражении, подобном тому, какое вызывают те наивно-прямолинейные вопросы ребенка, что вгоняют нас в растерянность из-за невозможности ответить правду. Но там — усмешливая неловкость, раздражение, досада, а тут от правды веяло арктическим холодом.

— И почему — табу? — спрашивала она между тем.

— Вам идет горячность, — сказал я, — а она не каждому к лицу. Я, например, когда горячусь, выгляжу просто глупо…

— Это вы сами решили или кто-то говорил?

Вот так наш разговор вильнул и побежал совсем по другой стежке.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила она.

— Причин целых две. Во-первых, вы рядом, и сейчас будем пить чай. А кроме того, я решил сходить на Каллистон.

— Но вы же были там…

— Ну и что? И потом, это не в счет — быть и не заметить.

— И сколько это займет?

— Если выехать в Симферополь пораньше, на рассвете, — два дня. К концу первого буду на Каллистоне. Заночую. Утром спущусь к морю, выкупаюсь — и назад. Пляж там совершенно пустынный… — зачем-то добавил я.

— А эта ваша, как ее?..

— Караби?

— Да.

— Она останется в стороне. Подождет. Василий прав: к Каллистону нужно идти с севера. А подъем совсем небольшой, так что будет просто приятная прогулка.

— Приятное прощание с молодостью? — напомнила наш первый разговор Лиза.

— А хотя бы и так.

— Многосерийный у вас получается фильм об этом прощании… А у меня такое чувство, будто вы изменяете этой своей Караби. Столько о ней говорили… Там в самом деле красивее, чем на раскопках у Зои?

— Я бы не стал сравнивать. Там просто другое.

— Любопытно.