Дознание Феррари (сборник)

– Поимейте это в виду. Да, – спохватывается Хлебников, – привет от меня передайте. Скажите, Пал Палыч на него хоть и в обиде за «ЧП», но в любое время готов принять на участок. Да и ребята по-хорошему вспоминают. Я, правда, писал ему об этом, да он на письма не отвечает. Верно, стыдится за себя. Только зря замыкается. Вы и это передайте. Мол, верим в него, в его рабочую струнку, верим. Так и передайте, ладно?

– Так и передам, – улыбаюсь. – Спасибо вам, Пал Палыч.

– За что же спасибо?

– И за прямоту вашу, и за радушный приём… За всё!

Я допиваю чай, поднимаюсь из-за стола:

– Ну… Мне надо идти.

Он несколько растерянно протягивает руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожимаю её:

– До свидания!

– А, может, посидим?

Я качаю головой и вдруг ловлю себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.

– Совсем забыл, – говорю. – А с кем дружил Игорь?

– С кем дружил? – Хлебников задумывается. – Да вся бригада уважала его, – говорит он через минуту.

– А Эдик у вас на участке есть?

– Эдик? Нет у нас такого. Ни на участке, ни в цехе.

Я ещё раз прощаюсь с ним и с вышедшей из кухни гостеприимной хозяйкой и покидаю квартиру.

На улице стемнело, стало прохладнее. Неторопливо иду к своему дому, медленно проигрываю в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть такие Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.

Я иду и с каждой минутой всё во мне, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивает. Хорошо!

На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя торгует фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Покупаю все. Для Лены. И делаю это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут – вот они!..

И снова в полнейшем радужном настроении шествую к дому. Несу фиалки, а вижу изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг замечаю у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Прячу фиалки за спину: только бы он не увидел их.

Румянцев тоже узнаёт меня, останавливается.

– Здравствуйте, – говорит он и почему-то счастливо улыбается.

– Привет, – нехотя выдавливаю из себя. – А где же ваши цветы?

– Цветы? – удивлённо переспрашивает Румянцев. – Ах, цветы!.. Они у Лены. Она всегда так радуется им.

– Значит, вы уже от неё? – Злость буквально распирает меня. – Тогда что же вы всё у подъезда толчётесь?

Румянцев вспыхивает и, запинаясь, отвечает:

– Вот… Не хочется… Уходить не хочется…

– Ну-ну, – насмешливо говорю я. – Побродите под окнами, спойте серенаду…

В глазах Румянцева растерянность. Он озадаченно спрашивает:

– Зачем вы так?

А мне и самому неудобно за дурацкую издёвку. Парень, он, как парень… Чего я на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.

– Простите, Славик… Всего вам хорошего.

Боком проскальзываю в подъезд и на своём этаже выбрасываю фиалки в мусоросборник. На душе делается так тяжело, будто вместе с цветами выбросил ещё что-то, дорогое-дорогое, без чего и жить нельзя, наверное.

Осторожно, стараясь не греметь, вставляю ключ в замок, открываю дверь и почти на цыпочках крадусь в свою комнату.

Но не тут-то было. Стремительно распахивается дверь кухни, и в проёме возникает Елена.

– Добрый вечер!.. Что такой пасмурный?

– Разве? – спрашиваю с напускным удивлением. И, не сдержавшись, сердито выпаливаю:

– Зато другой, у подъезда, вне себя от счастья.

Весёлые искорки в её глазах гаснут. Она смотрит на меня непонимающим взглядом.

– О ком ты говоришь?

Кажется, она действительно не понимает, в чём дело. Но мне не хочется вдаваться в объяснения, и я молчу.

Лицо Елены становится вдруг задумчивым.

– Слушай, Владик, – тянет она слова, впервые называя меня по имени. – Уж не ревнуешь ли ты? Вот не ожидала!

А ведь в точку попала. И для меня это ужасное чувство – полнейшая неожиданность. Ишь, какой Отелло выискался!

Порываюсь скорее ретироваться, но Елена сердито останавливает:

– Нет, Демичевский. Давай договоримся: мои друзья – это мои друзья…

Скрип двери заставляет её умолкнуть. В коридоре появляется встревоженная Екатерина Ивановна.

– Леночка, милая… Что тут у вас?

Лена бросает на меня обиженный взгляд и, не ответив, уходит. Смущённо смотрю на Екатерину Ивановну, она – на меня.

– Владислав Викторович, что случилось?

– Ничего, – поспешно заверяю я. – Так, поговорили… Вы уж не беспокойтесь.

Она недоверчиво качает головой и торопливо возвращается в комнату.

Мне делается совсем нехорошо. Ну, что я за человек такой! Сам себе всё испортил.

Так и засыпаю с гнетущим чувством чего-то тяжёлого, почти непоправимого. С тем и просыпаюсь, весь в холодном поту от мучивших во сне кошмаров. В мыслях только Елена, её глаза, полные обиды. О Кате почему-то и не вспоминается. Даже наоборот – не хочется вспоминать. Что же это со мной? Неужели всё-таки опять втрескался? Всерьёз, по-настоящему. Разве такое бывает?