Дозор навсегда. Лучшая фантастика 2018

«Если говорить об описаниях и определениях преисподней, «копи душ» – чрезвычайно эффективно, поскольку, хотя слово «души» здесь в первую очередь значит просто «мертвые», оно также несет в себе оттенки как языческого, так и христианского значения. Таким образом, мир иной – это и хранилище, и источник поставок. Этот складской оттенок царства мертвых сводит воедино две доступные нам метафизические системы, в результате то ли от силы давления, то ли от недостатка кислорода, то ли от высокой температуры порождая в следующей строке серебряную руду».[1]

Он усмехнулся. Читалка подрагивала на коленях, по антибликовому экрану скользили предательские блики – поезд на этом перегоне метро почему-то изрядно трясло. Иосиф не был цербером (хотя сама служба «Танатос» в его время уже существовала). Тем более не был цербером немецкий поэт Рильке. Однако описание вполне соответствовало. Бродский приписывал это поэтическому дару предшественника, но скорей всего психосфера начала проседать под весом этих самых спрессованных душ уже больше века назад. Поэты горазды заглядывать за грань. Как и экзорцисты, но цели у них, разумеется, разные. С другой стороны, напомнил он себе, Элисиума как объективной реальности не существует. Все в глазах смотрящего. Он смотрел – так, во многом благодаря бесконечным сборникам мифов, стихам и даже вот этому эссе.

Или взять метро. Подземные галереи, колонны, бледно светящиеся арки – опять же пародия на то, иное царство. Но что первично? И что может быть вообще первичным, кроме всепоглощающего черного пламени Эреба? Но кто тогда зажег это пламя?

Раздраженно отключив читалку и сунув ее в карман плаща, он встал со скамьи и стал проталкиваться к выходу. Люди, что-то чувствуя, сторонились. Как будто от него несло мертвечиной. «Двери закрываются. Следующая станция “Петропольская”». Но на следующую нам не надо, надо на эту, названную в честь очередного поэта. Тоже любителя интересных метафор, вроде вырванного из груди сердца, освещающего во мраке путь. Что это, если не фос вита

, свет животворящий, столь любимый клиентами «Танатоса»?

Он усмехнулся и поставил ногу на эскалатор. Увидев налипшую на ботинок грязь, брезгливо скривился. Неужели на площадке успел так извозиться вчера? Да и плащ сегодня утром оказался влажным, как будто не просох после вчерашнего дождя. Вечная сырость. Плесень. Гранит. Хрустнув пальцами, взялся за поручень. Эскалатор возносил его вверх, казалось, бесконечно долго – таким же долгим кажется спуск (или подъем?) возжаждавшим телесности психосам? В последнее время он замечал за собой, что думает о них слишком много. Больше, чем о Марине. Больше, чем о живых – в том числе и тех, которых спасал от ненасытного голода мертвых.

Этот случай был ординарным, никакой спешки не требовалось. Вжав голову в плечи и глядя под ноги, экзорцист прошагал по широкому проспекту с блестящими на утреннем солнце витринами, свернул в одну из боковых улиц и дальше, во дворы. «Скорая» стояла у парадной. Санитар курил у машины, водитель переговаривался с кем-то по телефону. Обычная железная дверь, неровно выкрашенная краской кирпичного цвета. Кто-то успел отпереть ее и даже подпереть камнем, и из дверного проема в лицо экзорцисту влажно дышала темнота.

– Ах если бы, ах если бы, не жизнь была б, а песня бы, – вполголоса пробурчал он.

Санитар встрепенулся и бросил окурок.

Как выяснилось минуту спустя, после подъема по в меру загаженной лестнице, это была коммуналка. Он крайне не любил коммуналки. Было в них что-то одновременно от избы и от первобытной пещеры – непонятно, то ли теленок замычит из сеней, то ли выскочит из ближайшего отнорка саблезубый тигр. И вонь. Немытый пол, стирка (порой еще ручная), общий сортир, но особенно кухня – громадная, с несколькими колченогими столами и громоздкими старорежимными плитами, с сальным налетом и навеки въевшимся запахом жареной корюшки и борща. Эта коммуналка могла похвастаться лепниной на потолке, отчасти съеденной межкомнатными перегородками, и громадной изразцовой печью. Хоть Ивашек туда кидай.

Нашему Ивашке стукнуло лет семьдесят. Он не хрипел горлом, как давешний Илюшенька, и вообще, кажется, чувствовал себя отменно. И неплохо что-то отметил, судя по рассыпанным по полу бутылкам и вскрытым консервным банкам. Отмечал, видимо, не один – стопариков было как минимум три.

Скривив рот, экзорцист махнул рукой санитару:

– Спроси, кто с ним пил.

– Соседи заперлись, – угрюмо проворчал здоровенный санитар.