Дозорная ветка. Стихи и переводы

Пускай душа твоя услышит,
как трудно хлебный колос дышит.
Иди же в поле!

Там нынче дозревает жито,

и тайна жизни всем открыта —
зерна бессмертье.

Оно взошло, отколосилось

и валом к людям устремилось —
нет лучшей доли!

Оно всю силу, как дозреет,

вернет тому, кто пашет, сеет,
жнет и молотит.

Умытое росой и потом,

оно становится оплотом
моей Державы.

Стихает перепелки голос,

что ни зерно — то буйный колос
весны желанной.

«Люблю подзол, пропахший лесом…»

Люблю подзол, пропахший лесом,
люблю густой живицы дух,
и свежий дух щепы под прессом,
и розовый кипрея дух.

Люблю зеленый луч иглицы,

и земляничную росу,
и жар болотной огневицы,
и отсвет молнии в лесу.

Люблю седых дубов колонны,

и сосен гонкие стволы,
и меда полные колоды,
и звон полуденной пчелы.

Весною ранней сок березы

губами жадными ловлю,
зеленые от сосен плесы
и срубы звонкие люблю.

И эти срубы над рекою,

и колыбели, и гроба —
все пахнет свежею смолою,
сосновый край — моя судьба.

Сеятель

Плывет, как лодка, узкий черный гроб,
плывет над полем, над бессмертным житом.
И женщины, и старики, и дети
хоронят сеятеля, пахаря, косца.

Хоронят без венков и без оркестра,

не произносят слов высокопарных,
газеты выйдут в свет без некролога,
и лишь колосья грустно никнут в поле.

Он сорок восемь раз посеял жито

и сорок восемь раз обмолотил.
Он сорок восемь лет кормил людей,
которых никогда в глаза не видел.

Ему никто не говорил «спасибо»,

не вспоминал за шумною беседой,
ведь имени его не знали дальше,
чем ходит плуг, коса и борона.

Хоронят сеятеля. Старики молчат.

В руках детей — поникшие ромашки,
но не заходит солнце над полями,
они привыкли вместе уходить.

Стоят леса в почетном карауле,

колодезный рыдает журавель,
и ласточки летают низко-низко
над пыльным шляхом, над высоким
   житом…

Аисты

Ты огня не бойся, брате,

если аист есть на хате.

Присказка

Волнуются —
куда девалась хата?
Вокруг воронки
и в золе вода.
И не клекочут утром аистята,
подняться не успели из гнезда.

По белым крыльям —

черные полоски,
так облетает траур города…
И не смолкают
горя отголоски,
не отболела в памяти беда.

Нет ни колодца,

ни любимой хаты,
ни липы на развилке трех дорог.
И кружит аист,
словно виноватый,
что старое гнездовье не берег.

Кружат, горюют —

аист, аистиха,
под ними трубы черные,
зола…
Роса с лозы стекает тихо-тихо.
Молчит Хатынь, кричат колокола!..

Рыгор Бородулин

Год

I