Дозоры не работают вместе

Гюнтер добрел до колеса обозрения и, покопавшись в проводах под щитком, включил его. Темная стальная махина медленно завертелась во мраке над Кельном. Тогда он прыгнул в скрипящую кабинку и поплыл вместе с ней вверх. Мелкие капли дождя покрывали его бледное лицо, собирались в ручейки. Темные волосы прилипли к вискам. Мотор колеса глухо урчал внизу, и обшарпанная кабинка снова и снова плыла по кругу. Маргарет стояла внизу, терпеливо дожидаясь его, – маленькая фигурка в мокром бежевом плаще и сапожках.

Город то открывался ему почти весь – от мрачного готического собора в центре до полуразрушенных зданий на окраинах, еще не восстановленных после бомбардировок сороковых годов, – то вновь скрывался за деревьями, когда кабина соскальзывала к земле. Где ты, где же ты? – шевелились его губы.

Не было ответа.

Значит – смерть.

И когда Гюнтер спустился вниз, а Маргарет снова взяла его за руку и повела домой, он не противился больше.

Последний поезд на Бергиш-Глад бах уже ушел; им пришлось брать такси. За всю дорогу Гюнтер не проронил ни слова. И дома, когда девушка помогала ему умыться, кормила жареным хлебом с сыром и яйцом и отпаивала горячим чаем, он молчал.

Маргарет не выдержала первой. Она говорила обо всем, что приходило в голову, только бы не было этой гулкой тишины между ними.

– Может быть, все еще обойдется. Мы с тобой найдем безопасное место, вот увидишь. Поедем к тебе в Россию, там холодно и много дремучих лесов – не то что у нас в Германии. Там нас никто не найдет. Русские все еще злы на немцев? Нет? Ладно, можешь не отвечать… Или переберемся в Южную Америку, это так далеко отсюда, что там точно ничего плохого не случится…

Девушка прижалась к своему возлюбленному и долго гладила его по мокрым волосам, слушая, как медленно и тяжело стучит его сердце. Господи, сколько же ему лет, холодея, подумала она. А на вид совсем мальчишка, только очень серьезный.

– Я не русский, – прошептал он наконец, – я только приехал сюда из Советского Союза.

– Откуда же ты родом?

– Моего народа давно нет. Мое отечество – весь мир.

Они легли в постель и долго, устало занимались любовью – а когда закончили, по лицу Маргарет текли слезы.

– Не плачь, моя хорошая, не плачь… Это еще не последняя наша ночь.

– Скажи, ты и вправду любишь меня?

– Конечно, люблю, глупый малыш.

– У тебя было много женщин за все эти столетия?

Он покачал головой:

– Ты моя единственная и самая прекрасная на Земле.

– Спасибо, дорогой.

Они погасили лампу и лежали в полумраке, прижавшись друг к другу, глядя на пламя свечи на столе, на пунцовые бутоны увядающих роз в вазе и влажные дорожки на стекле в свете уличного фонаря.

– Когда ты пошел в парк аттракционов, – шепотом сообщила Маргарет, – я подумала, что ты сейчас уйдешь от меня насовсем. Я почувствовала в тот момент, как силы оставляют меня, буквально утекают из кончиков пальцев… Леденящее чувство, будто дыхание смерти касается тебя… Так бывает со мной только в нашем соборе, когда там собирается много народу и возникает ощущение гигантской толпы, которая вот-вот улетит куда-то под землю вместе с цветными витражами и древними камнями. Я просто пошла за тобой и старалась дышать глубоко и ровно – пока голова не перестала кружиться. Я весь день мечтала оказаться с тобой дома, только вдвоем…

– Подожди минутку, – он замер в темноте, – что ты сейчас сказала?

– Я весь день только и думала…

– Нет, раньше. Что ты чувствовала в церкви?

Маргарет пожала плечами:

– Да, бывает со мной такое в Кельнском соборе. Опустошение какое-то.

– Что именно ты чувствуешь?

Гюнтер сел на кровати, и в неверном свете свечи девушка видела, как напряглась его спина.

– Я уже описала. Вдруг становится дурно… Накатывает слабость, будто силы покидают меня. Головокружение, сухость во рту. Хочется лечь на пол и заснуть.

– И сегодня было так же?

– Не совсем… Сегодня я очень устала, замерзла и к тому же перенервничала. А в соборе это происходит с тобой словно без причины. Впрочем, возможно, из-за толпы туристов? Клаустрофобия? Когда я выбиралась из храма на воздух, мне сразу становилось легче. Знаешь, несмотря на это, я все равно люблю бывать в нашем соборе, он такой красивый…

Он спрыгнул с кровати на пол, схватил рубашку.

– Одевайся, Маргарет. Нужно ехать.

– Куда?

– В собор. Тидрек там.

– Сейчас? Но ночью собор закрыт!

С трудом Гюнтеру удалось взять себя в руки и набраться терпения до утра. Но заснуть он уже не смог. Он сидел у окна, всматриваясь в ночь, будто пытаясь разглядеть вдали две подсвеченные готические башни Кельнского собора, или ходил взад-вперед по комнате. Маргарет, напротив, вскоре уснула и мирно посапывала до того момента, как небо на востоке стало светлеть. Гюнтер разбудил девушку, приготовил две чашки крепкого кофе и, не слушая ее робких протестов о том, что час еще слишком ранний, собрался идти на железнодорожную станцию. Он тщательно побрился, причесался и привел в порядок свою одежду.

– Сегодня будет солнечный день, – сказал он, выходя на крыльцо, – хороший знак для нас.