ДПП (НН)

«Когда-нибудь это должно было случиться, – подумал он. – Ну и вот. Что теперь? Ничего. Ведем себя спокойно. Главное, дотянуть до вечера. Завтра легче будет».

Особых оснований для такой надежды не было, но ведь надо было во что-то верить. Степа попытался заставить себя думать о чем-нибудь нейтральном. Например, о китайце из сна. Он помнил даже его имя – «Чжоу И». Следовало выяснить, кто это такой, пока память была свежей.

Взяв мобильный, лежавший возле будильника, он набрал номер Простислава.

– Привет, Простислав.

– Привет, Степа! – бодро ответил тот, словно ждал звонка. – С днем рождения! Мне органайзер все про тебя уже пропищал. Сколько тебе – сорок три?

– Я не отмечаю, – сказал Степа. – Скажи, кто такой Чжоу И?

– Кто? – удивленно спросил Простислав.

– Чжоу И.

– Это не «кто», это «что». Одно из названий «Книги перемен». Чжоусские перемены.

– А человека так могут звать?

– Ну только если очень надо. И за отдельную плату. А что?

– Так. Я, наверно, с Чжоу Эньлаем перепутал. Мне, представляешь, только что гексаграмма приснилась – четыре мужских внизу и две женских наверху.

– Ага, – сказал Простислав. – Номер тридцать четыре, «Мощь великого».

– Какой-какой номер?

– Тридцать четыре. Снизу триграмма «небо», а сверху – триграмма «молния». Типа как полыхнет, и думаешь – что это было? Очередь из «калашникова» или разметка на шоссе? А это уже небо, во как. Хе-хе-хе. Я ж тебе ее объяснял, помню-помню. Ты еще спрашивал, точно ли всем темным силам хана.

– Название я и сам припоминаю. Та-ак. Интересно… Скажи-ка, что это значит в практическом плане?

– В практическом плане? Сейчас. Сегодня у нас че, пятница? Значит, пятая черта… Чего там у нас на пятой позиции?

Слышно было, как Простислав зашелестел какими-то бумагами.

– Вот. «Утратишь козла даже в легких обстоятельствах. Раскаяния не будет». Такой расклад устроит?

– Хм… В принципе подойдет, – сказал Степа. – Если, конечно, не шутишь…

– Не, не шучу.

Степа вспомнил, что собирался спросить Простислава еще об одном.

– Слушай, а помнишь, мы про гипногештальт говорили?

– Помню, – ответил Простислав.

– Я правильно понял, что самое главное – это его найти?

– Вроде да.

– А если ты его уже нашел, что дальше?

Простислав некоторое время думал.

– Дальше, как говорится, надо осознать его пустотность.

– Это как?

– Да вот прямо так взять и осознать.

– И что потом?

– Потом гипногештальт тебе ничего уже не сделает.

– Почему?

– Чего ж он тебе сделает, ежели ты осознал его пустотность?

– А. Ну да, конечно. Ладно, я, может, потом перезвоню.

Сложив телефон, Степа долго сидел на месте. Он догадывался, почему ему приснилась именно тридцать четвертая гексаграмма. Видимо, где-то в складках памяти отпечатался ее внешний вид, и теперь, в тревожную минуту, психика мобилизовывала ресурсы, призывая на помощь все светлые силы.

Как бы там ни было, день начинался удивительно. В самом эпицентре зла распустился ослепительно белый цветок надежды. Какой-то завораживающей древнеяпонской красотой веяло от этого. Лучшего подарка ко дню рождения придумать было нельзя.

Степа понял, что надо сделать – пойти в дзенский сад камней. Не давая порыву остыть, он оделся, вынул из шкафа обитую желтым шелком коробку, где лежал последний лингам победы, и положил его в карман куртки. Он не смог бы объяснить, зачем это делает, – просто показалось, что надо взять с собой магический ключ.

Ночью выпало много снега. Степа пошел по направлению к трем заснеженным пальмам, думая о словах Простислава про гипногештальт. Надо было срочно осознать его пустотность. Но как?

«Сорок три, – думал он. – Я боюсь этого числа. Это надо признать. Отсюда и вся моя нервозность. С другой стороны, почему я его боюсь? Оно ведь пустое – просто мысль в моей голове. Зачем бояться мысли? Это ведь бесплотная мимолетность. Ее нельзя ни остановить, ни удержать. Как зайчик на стене… Зайчик… Вот ведь бывают пидарасы на свете, а? «Семь центов, семь центов…» Так, не отвлекаемся… Простислав говорит, все начинается с пустоты и ею же кончается. Значит, число «сорок три» по своей сути так же пусто, как это небо…»

Степа посмотрел в близкое серое небо. Оно действительно казалось пустым и бескрайним. Пустота начиналась слева и доходила до заснеженных пальм. Это был ее первый сегмент. Второй и третий размещались между стволами. И последний ломоть серого подмосковного ничего размещался между пальмами и правой границей зрения. «Четыре, – отметил Степа автоматически, уже чувствуя, что на него несется что-то неотвратимо-жуткое. – Четыре. Ну да, а стволы – три. Сорок три».