Dragoste în ciuda (СИ)

Я внимательно смотрю в его лицо и опускаю глаза.

— Отец Илларион? — только лишь как догадка.

— Да, он многое знает про здешние места, орден Льва и Орла долгое время защищал Трансильванию, стоит на страже и сейчас, — он замолкает.

— От чего, Аслан? — мне любопытно узнать, хотя я и часто беседовала с батюшкой, но обычно наши разговоры не выходили за рассуждения о догматах веры.

— От того, ЧТО обитает на этой земле, в её густых лесах, на непроходимых болотах, — он верит, во что говорит, но я не могу удержаться.

— От лягушек? — пытаюсь сдержаться от смеха.

Аслан смотрит укоризненно.

— Зря ты так, — досада и серьёзность.

— Прости, — слегка сжимаю его предплечье, вижу, что коридор расширяется и начинаются бесконечные ступени широкой лестницы.

— Возможно, я однажды буду полезен Владу… — он замолкает и, не смотря на меня, дополняет, — и тебе.

— Я ценю это, — произношу и благодарю всех богов, что друг не обиделся, живо интересуюсь: — И чем же занимается орден в мирное время?

— А его нет, — произносит Аслан, делая знак рукой слуге, и перед нами распахиваются ворота замка во внутренний двор.

— Нет? — я удивлена и не понимаю, о чём он.

— Тёмные силы не дремлют никогда, они не устают, у них нет потребности в жилье, пище и удовлетворении каких-либо других страстей, кроме как загубить бессмертную человеческую душу, — он загадочен, и я чувствую, что последней фразой он как бы проводит черту, за которую никого не пустит, даже меня, вижу, что это серьёзно для него, и замолкаю.

Смотрю недоумённо, но меня больше беспокоит другой вопрос.

— Прибыли ли представители Османской империи? — очень осторожно интересуюсь, ощущая, как он по инерции сжимает мой локоть.

Мужчина избегает смотреть в глаза и отрицательно качает головой. Я поджимаю челюсть и поднимаю голову высоко, но всё же эта новость выбивает меня из хорошего расположения духа. Челядь суетится вокруг нас, а тем временем Аслан мне помогает устроиться в карете, усаживаясь напротив. Я поражаюсь, насколько сегодня благодатный день: на небе ни единого облачка, солнце настолько яркое, что это радует, в воздухе словно бы разлилось парное молоко, и это нетипично для здешней осени.

Мы больше не издаём ни звука, лишь перекидываемся парой слов как дань вежливости, когда выходим из экипажа. Я вздрагиваю от звона многочисленных колоколов, звонящих в честь женитьбы правителя Трансильвании.

— Ты действительно этого хочешь? — неожиданный и даже неуместный вопрос Аслана, и я изумлённо смотрю на него, в его зелёных глазах такая тоска, что мне хочется обнять его и сказать что-то ободряющее, но ещё во взоре есть некая предопределённость, словно он знает всё наперёд, всё, что нас ожидает, словно бы сейчас передо мной не Аслан, не человек, а кто-то иной, тот, кто ведает человеческими душами, знает грехи каждого.

— Да, — не сомневаюсь, выбор сделан и очень давно, тогда, когда я впервые увидела глаза Влада, чувствую, что вокруг меня словно бы вихри закручиваются в единый узел и так крепко, что ничто его не разомкнёт: не иначе как дьявольское наваждение.

Встряхиваю головой, и мир вновь перестаёт быть вяжущим пространством, да и Аслан выглядит как прежде, словно бы не было тех слов, словно бы он не произносил их. Друг, на правах отца, ведёт меня открытыми воротами церкви, и в глубине, у аналоя, я вижу Влада в ослепительно белом костюме, расшитом на румынский манер, и широко улыбаюсь, понимая, что зря волновалась: швея постаралась на славу, изготовив для нас гармонизирующие друг другу образы.

— Голуби мои, — радостно вскрикивает отец Илларион, и Влад улыбается, видя, как Аслан с неохотой передаёт мою ладонь другу.

Я чуть склоняю голову в знак приветствия отца церкви.

— Начал полагать, что ты передумала, — быстро шепчет любимый, чуть сжимая ладонь.

— Признаться, была мыслишка, — шепчу в обратную.

Влад изумлённо и обиженно смотрит на меня, сдерживаюсь из последних сил, потом всё же улыбаюсь, видя, как ослепительно-голубые глаза вспыхивают, озаряясь тёмным желанием. Мы продолжаем перешёптываться.

— Держите себя в руках, господарь, — слегка веду плечиком.

— Предпочёл бы всем этим церемониям быть сейчас с тобой в одной постели и удерживать тебя там до тех пор, пока ты не попросишь пощады, — шёпот становится тягуче-сладким, словно лукум с далёких берегов моей родины.

— Не дождёшься, — выпаливаю я и тут же краснею под его многозначительным взглядом.

— Нам ещё простыню показывать утром, — Влад испытующе смотрит на меня.

— Простыню? — недоумение, пока не доходит, тушуюсь окончательно.

Ему определённо нравится меня смущать.

— Придумаем что-нибудь, — шепчет.

Я растерянно киваю головой.

— Всё понимаю, что молодым не терпится остаться наедине, — вступает в спор отец Илларион, — но давайте на какое-то время притворимся, что всё происходящее вам безумно интересно.

Я сильнее смущаюсь, чувствую, как Влад пожимает мою ладонь перед тем, как его руки оставляют её, а батюшка поворачивается к нам и, улыбаясь, начинает таинство.