Драгоценность, которая была нашей

Колин Декстер ДРАГОЦЕННОСТЬ, КОТОРАЯ БЫЛА НАШЕЙ роман

И тут Господь, печально глянув,

узрел на гробовой доске

Бесценный дар; но кто обманом

Алмаз, что был нам талисманом,

Унес в недрогнувшей руке?

Лилиан Купер 1904-1981

(Перевод Николая Пальцева) [1]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Очень даже может быть, что в обществе любовницы вами овладевает скука

Стендаль

Слева от изголовья кровати стояла пустая бутылка из-под шампанского «Брют  Империал» с красной фольгой на горлышке — такая же пустая, как бокалы для шампанского рядом с бутылкой и на столике по другую сторону кровати. Пустота полнейшая. Рядом с Шейлой на кровати, заложив руки под затылок, неподвижно лежал худощавый, тонкокостный мужчина, на вид ему было чуть больше сорока — на несколько лет старше ее. Он лежал с закрытыми глазами и не открыл их, когда она откинула со своей стороны пуховое одеяло в цветочек и быстро встала, всунув ноги в шлепанцы с меховой оторочкой и набросив шелковый халатик, спрятавший несколько переспелые груди, живот и бедра. Затем подошла к окну. Да, октябрь заканчивается.

Если бы она заглянула в свою записную книжку — фирменную вещицу Оксфордского университета, то узнала бы, что в эту среду солнце заходит в 16.50. На предыдущей неделе часы перевели на час назад, и ночи побежали быстрее. Она долго путалась с этим переводом часовых стрелок взад-вперед, пока не приспособилась к специальному напоминанию Оксфордского радио о том, что осенью стрелки на циферблате переводятся на час вперед, а весной на час назад. Это несколько облегчило ей жизнь. За окном уже стемнело, хотя по часам еще рановато. По оконной раме стучит и стучит нудный дождик. Асфальт внизу ярко отсвечивает черным антрацитом, и на нем оранжевым пятном отражается свет уличного фонаря.

Когда она еще училась в начальной школе, учитель дал им задание: нарисовать Темзу; и все мальчики и девочки нарисовали реку синей. И лишь она нарисовала по-другому. И тогда учитель торжественно объявил, что только у юной Шейлы, единственной из всех, прирожденный глаз художника. Почему? Да потому, что Темза вполне могла быть серой, белой, коричневой, зеленой или желтой — словом, какой угодно, но отнюдь не тех цветов оксфордской синей и кембриджской голубой, кобальтовой и ультрамариновой акварели, к прямоугольным брусочкам которых тянулись все смоченные водой кисточки в классе. И велел всей группе начать сначала и попробовать нарисовать так, как видят, и выбросить из головы все, что изображают на открытках и во всяких там альбомах. Всем-всем, кроме Шейлы, потому что Шейла нарисовала воду черной.

И вот сейчас улица под ней блестела чернотой.

Да.

Сейчас все ей представляется только в черных тонах.

Шейла плотнее запахнула халатик и поняла, что он не спит, наблюдает за ней, возможно, думает о жене или какой-нибудь другой женщине. Почему она не велит ему убираться вон из ее постели и вообще из ее жизни? Неужели правда, что она нуждается в нем больше, чем он нуждается в ней? Так было не всегда.

Произнести это оказалось трудно, очень трудно, но она сказала:

— Еще совсем недавно мы были такими счастливыми, ведь правда?

— Что? — «О» прозвучало с резкой отчетливостью.

Тогда она повернулась и взглянула на него: вон он лежит, усики соединяются с аккуратно подстриженной вандейковской бородкой, образуя вместе с ней округлое обрамление рта, который иногда казался ей совсем маленьким, нарочито поджатым, таким, да-да, таким самодовольным!

— Мне пора! — Он резко поднялся, рывком опустил ноги на пол и потянулся за рубашкой.

— Увидимся завтра? — тихо спросила она.

— Нам трудно не видеться, верно? — Эти слова он произнес, отчеканивая каждый слог, как принято было в старину у педагогов, славившихся своей педантичностью. Только чуть-чуть шепелявил.

— Я имела в виду — потом.

— Потом? Невозможно! Невозможно! Весь завтрашний вечер мы должны посвятить нашим американским клиентам. Согласись, что это необходимо. Исключительно важное дело, ты же сама знаешь. Хорошо, если мы освободимся часам к десяти. Или ты думаешь иначе? А потом...

— А потом ты конечно же должен бежать домой.

— Еще бы! И ты прекрасно знаешь, почему я должен бежать  домой. При всех твоих недостатках в уме тебе не откажешь.

Шейла уныло кивнула:

— Ты мог бы забежать сюда  до того, как мы начнем.

— Нет!

— Могли бы выпить немного, что в этом плохого? Подкрепились бы перед...

— Нет!

— Понимаю.

— К тому же для твоей печени и прочих органов полезно делать перерыв, хотя бы изредка, а? Ну, хотя бы дня два в неделю? Неужели ты не можешь, Шейла?