Драйзер. Русский дневник

Драйзер в еще большей степени, чем любой из этих писателей, остался загадкой для принимающей стороны. К 1927 году в советских кругах высоко ценили пятидесятишестилетнего романиста, переводы его книг печатались в государственных издательствах. В его произведениях фигурировали симпатичные «пролетарские» персонажи, такие как Дженни Герхардт и Клайд Грифите, безусловно, можно было считать жертвами капитализма. Вместе с тем в двух романах о Каупервуде – «Финансист» (1912) и «Титан» (1914) – он рисует образ капиталиста-хищника, основываясь на биографии чикагского транспортного короля Чарльза Йеркса[23]. При этом во время пребывания в СССР высказывания Драйзера с похвалами американскому индивидуализму заставили Кеннел весьма определенно заключить, что «во время своего паломничества в первую социалистическую страну полемический подход писателя отражал его симпатию к своему герою Каупервуду»[24].

Наблюдения Кеннел фиксируют только одну сторону характера Драйзера. Но его политические привязанности, которые всегда было трудно измерить, были куда более сложными, чем ей казалось. На Драйзера сильное влияние оказала эра прогрессивизма 1890-х годов, но он тем не менее всегда с сомнениями относился к реформам. В девятнадцать лет он подружился с такими политическими бунтарями, как Даниэль Де Леон[25], Юджин Дебс[26] и Джон Рид; впрочем, он никогда не имел такого революционного пыла, которым пронизана, скажем, эпопея Рида о русской революции «Десять дней, которые потрясли мир» (1919). Работы Драйзера появлялись в таких радикальных журналах, как Masses («Массы»)[27], в те же самые годы, когда он объединился в литературных сражениях с консерватором Генри Менкеном, начавшим уже в 1917 году выказывать в печати опасения, что его друг стал «профессиональным революционером»[28]. В тот день, когда писатель уезжал в Россию, его друзья-марксисты Фримен, Диего Ривера[29]и Джозеф Вуд Крутч[30] составили часть небольшой группы провожающих, которая устроила для писателя прощальный вечер. На этом вечере, по их воспоминаниям, Драйзер стал в благожелательном тоне говорить о монархии и выражать симпатию царской семье[31].

Чего могли ожидать русские от такого гостя? Молодой советский критик Сергей Динамов[32], фигура которого занимает видное место в данном дневнике, за год до приезда Драйзера написал ему письмо, в котором спрашивал, какие решения он видит для экономических и политических проблем, стоящих перед миром. Драйзер ответил: «Жизнь я понимаю как живой процесс, который в конечном счете никак от нас не зависит… И до тех пор, пока высший разум, который творит этот мир, не сочтет нужным изменить природу человека, я думаю, жизнью всегда будет управлять закон выживания наиболее приспособленных, будь то в монархической Англии, демократической Америке или Советской России»[33]. Впрочем, несмотря на длительную историю подобных заявлений, именно Драйзер был одним из тех, на кого хотели сделать ставку советские чиновники.

Образ мыслей Драйзера заставлял его подчеркивать «природу человека» в противовес национальным различиям, но когда писатель приехал в Россию, он испытал настоящий культурный шок. Из дневника видно, что его первым ответом на этот шок было создание простых стереотипов – он продемонстрировал естественную тенденцию путешественника сравнивать обычаи новой страны с обычаями своей собственной. Однако чаще всего Драйзер мыслил в литературных, а не в этноцентрических терминах. Он сразу же начал проецировать на представшую перед ним неразличимую человеческую массу образы, почерпнутые из литературы: «Насколько я вижу, это настоящий народ великих русских писателей – Толстого, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Салтыкова. Изображенные ими типы можно увидеть повсюду» (см. стр. 101). Только по мере того, как Драйзер шаг за шагом пробирался через новый для него ландшафт, последний постепенно оживал и наполнялся его собственными чувствами в отношении мест, настроений и деталей.