Драккары Одина

После завтрака, состоявшего из куска черного хлеба и густой, недосоленной каши, Олафа отвели к Людовиту. Князь в это утро был занят богословской беседой с Калебом. Людовиту казалась странным, что в христианских книгах содержатся не только евангельские тексты, исторические хроники народов, но также и некие жития святых. Святые... Люди, которые приняли муки за веру...

Князю, с детства воспитанному в суровых традициях воина-победителя, было непонятно, зачем терпеть мучения, ради чего? Ради призрачной веры в такого же Бога-мученика, когда-то распятого римскими легионерами в далекой Палестине, и людей... мелких, ничтожных людишек, живущих в убогих лачугах, а то и просто в землянках, и оттого постоянно грязных, прокопченных от дыма, с лицами — невзрачными, глазами — голодными и рыщущими в бесконечных поисках пропитания... За них принять муки?

Людовиту в такие моменты казалось, что он стал жертвой какого-то чудовищного обмана. И христианские короли, которым он старался подражать, принимали эту веру? Своим звериным чутьем князь безошибочно определял, что здесь что-то не так. Но что именно?

Калеб понимал его сомнения, но оставался при своем мнении, не споря с князем. Тут следовало быть крайне осторожным. Искушенный в магии и теологии советник хорошо сознавал, что Людовит просто не улавливает основ христианских догм, оставаясь, по сути, темным язычником, варваром, которому легче погубить десяток душ, нежели попробовать спасти хоть одну.

— Как говорил Алкуин, обласканный Карлом Великим, что такое слово? Изменник души, — произнес задумчиво Калеб. — Если принять на веру все то, что написано в этих книгах...

— Я понял тебя, Калеб, — кивнул с удовлетворением князь. — Иначе не может и быть. Наша жизнь — изменчива. Мы не сможем...

Князь не договорил, раздался стук в дверь и слуги ввели в комнату Олафа. Людовит быстро огляделся, будто что-то припоминая, затем взмахом руки удалил своих людей, приглашая викинга подойти ближе.

— Тебе нравится у меня, норманн? — спросил князь, пристально глядя ему в глаза.

— А кто я здесь? — Олаф чуть наклонил набок голову, как бы возражая Людовиту.

— Кто? — легкая усмешка бродила на тонких губах князя. — Не могу понять тебя?

— Я пленник или...

— Нет, нет, — покачал головой Людовит и знаком показал Калебу на дверь.

Тот помедлил, словно не вполне понимал, действительно ли князь хочет, чтобы он ушел? Но тот лишь нетерпеливо махнул рукой: иди, иди.

Когда они остались с Людовитом наедине, Олаф вдруг почувствовал непреодолимое жжение внутри себя, и тут же взгляд его упал на стену, где висело оружие: меч в ножнах с инкрустированной рукоятью, секира, украшенная золотой проволокой, прекрасно сделанные ножи с широкими лезвиями. Каких-нибудь два шага, и он может завладеть мечом!

Мысль о мести на миг ослепила юноше глаза. Но он быстро пришел в себя. Спокойно, спокойно, время еще есть! А князь, как бы не подозревая о страстях, что кипели в душе его пленника, взял книгу и перелистывал страницы.

— Ты уже не пленник, норманн, но еще и не мой дружинник. — Людовит говорил, не поднимая головы.

Олаф с любопытством смотрел на книгу в руках венедского вождя. Он слышал о таких вещах, распространенных в Валланде.

Хафтур говорил, что их делают из телячьей кожи и называют пергаментом. Христианские монахи и другие ученые мужи особым способом записывают на них знания о том, что было раньше. А пишут они не так, как у него на родине. Это не руны, а другие знаки, научиться которым можно у тех же монахов. Олаф вспомнил о письменах, которые он видел на стене в башне. Кто написал их? И догадывается ли князь о том, что там написано?

— Знаешь, что это такое? — Людовит поднял голову, показывая ему книгу.

— Я никогда такого не видел, — признался Олаф, нервно думая о том, что может убить венедского вождя, отомстив за смерть Хафтура и своих товарищей.

— Здесь говорится о том, как племя готов захватило Рим. Слыхал о таком городе?

— Слыхал

В этом не было ничего не возможного. Людовит хитер. Вряд ли он без тайного умысла позволил бы норманну остаться с ним наедине, когда рядом висит оружие и велик соблазн завладеть им.

— Готы разграбили город, но управлять им так и не смогли, — продолжал как ни в чем не бывало князь, словно не догадывался о борьбе в душе юноши. — Тебе это ничего не напоминает?

— Нет.

— А ведь твои соплеменники поступают точно также. Они нападают на города Священной Римской империи или на города англосаксов, но совсем не могут управлять этими городами. Что толку от разрушенного города?

— Я не задумывался над этим. К тому же я почти нигде еще не бывал.

— Может, оно и к лучшему, — пробормотал князь, задумавшись. — Быть просто разбойником — низко, если нет более высокой цели.

— Какой же? — Олаф с любопытством глянул на него.

— Скажем, завоевать чужую землю и сделать из нее процветающее королевство. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Немного.

— Ты хорошо знаешь морское ремесло?

— Я еще слишком молод, — уклончиво ответил Олаф.

— Твоя скромность похвальна. Но молодость не оставляет следа, она имеет свойство исчезать.