Дракон и солнце 2. Снег к снегу (СИ)

Ему мерещилось, что он снова болен оспой и мучается в жару, как в далеком детстве. Мерещились ледяные тюремные камеры в Стене и винтерфелльская крипта. Время от времени его снова стискивала хрустальная расселина, и солнце светило сквозь острые грани пролома, и тем страшнее было потом возвращаться в темноту жуткой ямы. Разум плавал по волнам прошлого, будто нарочно выискивая самые мрачные и болезненные воспоминания, и чем дальше, тем чаще он начинал тонуть, погружаясь в кромешный бред. Ему казалось, что кровь Обливиона поднимается со дна колодца, готовая захлестнуть его окончательно, раз и навсегда. Он обещал Дени вернуться, но вернуться отсюда ему не по силам.

“…и вот так, на драконьем хвосте, наш Довакин спасся из страшной-престрашной ямки…”

Не в этот раз.

Он запрокинул усталую, почти не способную думать голову и положил ее на длинную иглу, пролегшую под затылком. Колени немели в холодной крови Обливиона, рука отнялась, но пальцы - он это знал, - все еще упрямо стискивали знакомую рукоять. Безжизненно вися на иглах, он вдруг задался безумным вопросом: а что сказал бы на все это Безумный Бог? Партурнакс советовал никогда о нем не вспоминать, но теперь все советы стали бессмысленными.

Разум снова попытался уплыть в забытье, но, цепляясь за краткий момент прояснения, Джон упрямо пытался думать. В который раз в своей жизни он вспомнил слова, произнесенные Шеогоратом в тронном зале: “Кто сможет остановить огненную бурю? Ты, Джон Сноу? Да ведь ты умер!”

Как же хохотал тогда Энн Мари…

И сейчас, вдоволь насмеявшись, он сказал бы: ты умер, смирись с этим. Тебе, покойнику, тени за чертой, подарили еще один шанс побродить по миру, но на деле ты уже давно лежишь в той расселине, потому что ты - мертв.

Мертв, совсем как Дени, обмякшая в его руках. Распахнутые глаза смотрят в неведомую пустоту, и единственное, что еще движется в ее лице - тонкая струйка крови, текущая изо рта.

Джон тяжело перекатил голову, царапая затылок об иглу, пытаясь вырваться из очередного морока. Дени жива… Жива, потому что он нарушил ход времен.

Тид-Аран, Рана Во Времени. Он создал ее, когда вернулся в прошлое с помощью Кель, и с тех пор Партурнакс сторожит ее, потому что она опасна. Потому что прошлое - неслучившееся будущее - все еще скрыто в ней, как зародыш в яйце, и эта угроза исчезнет только вместе с ним, ее создателем.

Он вспомнил ворчание умирающего Алдуина: “Ты сидишь на моем месте.” Вспомнил слова Дюрневира в Каирне - странные и страшные слова о том, что его душа поймана в три клетки: времени, проклятия и смерти.

Старый дракон с самого начала видел в нем того, кем он и был, - мертвеца, который по незнанию ранил Время, а потом, став вампиром, был и вовсе из этого Времени выброшен.

Я должен быть там, в Тид-Аран, понял Джон, поникая, опуская голову. Я уже там, с самого начала; мне просто надо с этим смириться. Я обещал Дени, что вернусь, но вернуться я смогу только как тень за чертой, как призрак…

Призрак.

Жить в волчьем теле - так ли это плохо? Уж точно не хуже, чем остаться здесь и висеть на ржавых иглах, будто на клинках Железного Трона.

Но как ему вернуться хотя бы в собственную смерть? Мучительно пробиваясь сквозь тягучий туман, затянувший мысли, Джон попытался вспомнить, что говорил тогда в Каирне Дюрневир.

“…когда ты проснешься, ты снова будешь в Нирне, ведь там осталось твое тело, твой якорь… Песчинки твоей души здесь… Тебе не уйти от Каирна и будущего у тебя нет.”

Каирн тянул его к себе во сне, но Тид-Аран - о, как хорошо он помнил это даже сейчас, - не желала отпускать и наяву. Его кровь вмерзла в ее лед, его тело все еще лежит там, в одном из времен. Призрак вдвоем с Арьей еле справились, пытаясь спасти его из ловушки.

Но что, если ему не удастся, если он так и останется здесь? С Молаг Балом все ясно: он будет мучить его, пока не добьется своего, - для этого у Принца Даэдра есть вся вечность. А вот Партурнакс… устав ждать, он может отправить за луком другого Драконорожденного. Ведь мы созданы, чтобы сражаться в Обливионе…

Дени. Он отправит сюда Дени.

И она погибнет ради того, кого уже и на свете-то нет. И все будет напрасно…

Он снова поднял голову вверх и уже без всякой надежды, принимая судьбу, подумал: я должен быть там, где должен быть. Должен отпустить Призрака. И отпустить себя. Ради Дени.

Джор. За. Фрул…

Сухие губы шевельнулись, но Крик так и остался внутри. Слова Драконобоя, которые он впервые обратил внутрь, против самого себя, не были ту’умом, от которого раскалывались небеса; они были шорохом бабочек под черепом, тихой колыбельной, обещавшей покой, и глухой колодец вдруг откликнулся эхом, бесконечно швыряя в него собственный слабый вздох.

Он даже не удивился, когда в темноте забрезжило. Умирать легче, чем кажется. Еще легче, когда ты и так трижды мертв. В колодец пролился солнечный свет, и острые ледяные грани знакомо блеснули против ясного голубого - такого счастливого - неба. Уже почти, почти…

Иглы исчезли и он обмяк, оседая наземь, звякнув мечом об лед.