Дракон, который слопал свой собственный хвост

Рэй Брэдбери Дракон, который слопал свой собственный хвост

Ray Bradbury The Dragon Who Ate His Tail

© Перевод:

Чего им больше всего хотелось? Изнывать в старом Чикаго от запахов сажи и копоти, притрагиваться к странным зданиям, обитать в вонючем метро на Манхэттене, лакомиться фруктовым мороженым в лето, преданное забвению, слушать, как царапают слух граммофоны в 1910 году? Может, им хочется побывать на кораблях Нельсона при Трафальгаре, провести день в компании Сократа до приёма цикуты, прогуляться по оживлённым улицам Афин и увидеть сверкание коленок на солнце? В каком настроении, в каком стиле им хотелось бы провести ближайший час, день, месяц, год? Цены вполне разумные, как на экскурсии! Первый взнос, дневные ставки, а главное, можно вернуться домой, как только древности начнут вас раздражать, утомлять или пугать. Это способ познания своей истории! Вот он, ваш рубеж — готовый, ожидающий, живой, свежий и новый.

Ну же, вперёд!

— Думаешь, тебе понравится, Элис?

— Не думаю — воображаю.

— Тебе хочется отправиться куда-нибудь?

— Например?

— В Париж — 1940, Лондон — 1870? Чикаго — 1895? Или на выставку в Сент-Луисе в 1900 году. Говорят, она была грандиозная и трогательная.

Муж и жена завтракали за своим автоматическим столом, который их кормил идеально подрумяненными хлебцами, сочившимися синтетическим, а следовательно, абсолютно гарантированно чистым маслом.

Ох уж это пустопорожнее будущее, в котором дракон подавился своим радиоактивным хвостом, а растерянные, сломленные люди, с лицами, обескровленными от взрывов, и шевелюрами, опалёнными до корней волос, с обугленной, покоробленной, обезображенной надеждой в сердце оглядываются назад: ах, если б я мог вспять повернуть времени ветер, вернулся бы в детство хотя бы на вечер![1]

И так они собирались, собирались и уезжали. Закон не мог им воспрепятствовать, законодатели не могли им помешать. Полиция, трибуналы, безмозглые сенаты и продажные конгрессы, болтуны, тюрьмы, потрясатели бумаг не могли их остановить. Мир опустошался. Пробку выдернули, и люди хлынули по водостоку времени в день вчерашний.

Элис и Джон Везерсы стояли с наружной стороны своей двери. Дома на их улице опустели и притихли. Дети поисчезали с деревьев, их животики больше не пучило от жутко неспелых зелёных плодов. Автомобили ушли с обочин, а корабли — с небес. В окнах прекратилось движение.

— Ты не забыл выключить воду в ванной?

— Не забыл.

— Газ?

— Выключен.

— Электричество?

— Что это тебя так заботит?

— Запри дверь.

— Никто ведь не зайдёт.

— А ветер?

— Ну, ветер — другое дело!

— Всё равно, запри, Джон, пожалуйста.

Они заперли дверь и зашагали по лужайке, оставив одежду и аккуратно зачехлённую мебель и всё-всё-всё на своих местах.

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернёмся?

— Нет.

— Никогда-никогда?

— Никогда.

— Интересно, мы будем вспоминать наш дом на Вязовой террасе, мебель, электрические огни, вечеринки и всё остальное, и помнить в прошлом, что было такое время или место?

— Нет, мы ничего не будем помнить. Тебя подключают к машине, которая сотрёт твою память, а взамен даст новую. Я стану Джоном Сешенсом, бухгалтером из Чикаго в 1920 году, а ты будешь моей женой.

Они шагали по вечерней улице.

— Подумать только, — сказала она тихо, — в один прекрасный день мы встретим на улице Эдгара и его жену в Чикаго. Они посмотрят на нас, а мы на них. «Где мы могли раньше видеть эти лица?» — подумаем мы. И пройдём мимо как чужаки, даже не подозревая, что встречались в будущем, до которого сто девяносто лет.

— Да, незнакомцы. Странная мысль.

— Нас миллион, а может, больше, и мы прячемся в Прошлом, не узнавая друг друга, но мы сработаны по одному шаблону и даже не догадываемся, что мы из другой эпохи.

— Мы убегаем, — сказал он, останавливаясь и глядя на неживые дома. — Я не люблю убегать от проблем.

— А что мы можем?

— Остаться и бороться!

— С водородной бомбой?

— Примем против неё законы.

— И начнём их нарушать.

— Будем пытаться снова и снова. Вот что мы должны делать, а не улепётывать.

— Что толку?

— Толку, конечно, никакого, — признался он. — Теперь я понимаю, что достаточно одного нечистоплотного учёного и нечистого на руку политикана, чтобы они снюхались и сварганили себе бомбу. Когда-то мы, маленькие человеки, минитмены, носили оружие, мушкеты, чтобы дать сдачи: революционный народ против тирании. Всегда можно было метнуть копьё, пальнуть из ружья. Но против водородной бомбы, против её хозяев с дробовиком не попрёшь — всыплют по первое число. Бомба колоссальна; мы по сравнению с ней ягодки-смородинки, утопленные в тесте, — спечёмся и опомниться не успеем. Пойдём, что тут разглагольствовать.

Они удалились с мёртвой улицы в тишину делового квартала.