Дракон не дремлет

Вскоре подъехали и остальные, все мальчишки, сверстники Дими: долговязый Робер, шумный Жан-Люк, тихий Леон, близнецы Реми, совершенно не похожие друг на друга – Ален волосатый и коренастый, Мишель маленький и ловкий, как цирковой карлик. Они, как и Шарль, были в кожаных дублетах и льняных рубахах, подпоясанных пурпурными шелковыми кушаками, которые Дими стащил из материного шитья. Все они были его преторианцы, его cohors equitata[14].

– Кто выиграл? – спросил Жан-Люк по-французски. – Если бы не доспехи Дими, мы бы вас не отличили.

– Да и доспехи были все в пыли, – добавил Робер.

Шарль сказал:

– Скачку – я.

– Как кантабр! – закричали все, и Дими тоже.

– А бой – Димитрий.

– Как Цезарь!

Шарль и Дими вновь забрались на коней, и когорта рысью двинулась по имперской дороге в город, через Озренскую долину. Впереди вздымалось Алезийское плато в тысячу триста футов высотой, холмы вокруг него таяли в летнем мареве. Солнце отражалось от гелиостата на вершине плато. Новая империя воздвигла город на месте триумфа старой. Здесь, в Алезии, Верцингеториг сдался божественному Юлию. Слева от Дими была гора Реа, на которую сам Юлий вместе с телохранителями въехал с подкреплением для поставленных там когорт… как ехал сейчас Димитрий.

Перед городскими воротами они пустили лошадей шагом. Стражники в бронзовых доспехах и алых плащах, с золочеными копьями, украшенными орлами, приветствовали наместничьего сына. И Дими, и его товарищи приосанились, проезжая мимо.

Вдоль улиц стояли деревянные и глинобитные дома, крытые дранкой, черепицей и даже свинцом, ибо Алезия процветала; два самых богатых винодела и еврейский банкир недавно начали возводить себе особняки из камня, добытого в Лугдуне на юге – Лионе, как называют его французы. Улицы были такие широкие, что две телеги могли разъехаться, не заставляя пешеходов тесниться к домам; канавы по их сторонам текли в подземные канализационные туннели. Пахло готовкой, стружкой, каменной пылью и конским потом, но не выгребными ямами, как в провинциальных городках.

Над трубами горшечников завивался белый дымок. На крышах стояли бочки и корыта для воды – это придумал один из инженеров Косьмы Дуки. Если случится пожар и крыша прогорит, бочка или корыто опрокинется и потушит огонь. Опыты на игрушечных моделях разочаровали, но кто-то указал, что маленький домик сгорает быстрее настоящего, а в игрушечной бочечке воды несравнимо меньше – объем увеличивается как куб линейных размеров. Когда инженер предложил построить и сжечь настоящий дом, Косьма разрешил ему с согласия горожан поставить бочки на крыши и ждать эмпирического подтверждения.

Когда отряд проезжал мимо жилища Жан-Люка, тот придержал лошадь. «Ave atque vale»,[15] – сказал он, и остальные тоже с ним попрощались. По одному (по двое в случае братьев Реми) друзья сворачивали к своим домам; к подножию Монт-Ализ и воротам наместнического дворца подъехали только Димитрий и Шарль.

– Я заметил, что мы миновали твой дом, – сказал Дими, стараясь говорить беспечно.

– Спроси отца, – ответил Шарль. – Спроси его сегодня, Дими.

– Почему сегодня? До декабря еще полгода.

– Ты разве не хочешь его спросить? – Шарль уже не смеялся, даже улыбка исчезла с его лица.

– Хочу, – ответил Дими, а про себя подумал: «Я не хочу услышать “нет”, а пока я не спросил, он не может отказать». Он взглянул на солнце и помолился, чтобы его опасения не проступили на лице. – Тогда пошли со мной.

– Что? Нет, я… я загляну к тебе завтра. – И Шарль цокнул языком, развернул серую в яблоках лошадь и поскакал по улице быстрее, чем разрешено в городе.

Димитрий понял, что друг боится не меньше его, и от этого все – даже сам отказ – вдруг встало на свои места. Он проехал в дворцовые ворота и отправился искать отца.

Мать в переднем зале разглядывала образцы ковров, разложенные под высокими окнами. Когда Дими вошел, Ифигения Дукиня разговаривала с купцом; он был в шелковых чулках и капюшоне с длинным шлыком. Говорил он с португальским акцентом. Домашний переводчик стоял у хозяйки за спиной и внимательно слушал.

Димитрий подождал, когда в разговоре возникнет пауза. Ему было интересно, не знает ли купец чего-нибудь о новых землях, открытых Португальской империей по другую сторону Западного океана, однако спросить, конечно, было бы невежливо. Во всяком случае, мать сочла бы это невежливым. Наконец он сказал:

– Где отец?

– На строительстве. Что ты делал?!

– Катался верхом, матушка.

– Где катался – в городской канализации? – Ифигения сузила глаза, и Дими понял, что она скажет дальше. – С этими… галлами, полагаю.

«Французами, матушка», – мысленно поправил Дими, но отвечать смысла не было.

– Лучше бы ты проводил больше времени с ромейскими мальчиками. Ты их прирожденный вождь, они тебя почитают. А галлы просто заискивают перед тобой в надежде на милости.

Разумеется, все обстояло ровно наоборот.

– Ромеи – сыновья писарей и будущие писари, – Дими смотрел матери в лицо. – И евнухи.