Дракон восточного моря, кн. 1. Волк в ночи

Сам дом представлял собой большую, почти квадратную постройку из поставленных стоймя бревен, обмазанных глиной, под дерновой крышей. Двери его раскрылись, из них показались несколько женщин, и при виде их весь народ радостно закричал. Женщины тоже были одеты в трехцветные платья, на шее у каждой висели красные бусы. Они держали большую корзину из ивовых прутьев. Позади корзины несли соломенную куклу, одетую в белое платье, с красными бусами и в черном плаще, а за ней дубовый жезл, кажется, с желудем на конце.

При виде всего этого островитяне запели, сначала вразнобой, потом все более слаженно. Торвард слышал, как они упоминают без конца имя Богини-Невесты, а сам все разглядывал жриц, выискивая местную королеву. Все женщины были еще не стары, достаточно красивы – среди них оказалось две смуглых, несколько светлокожих и одна девушка с рыжими волосами, – но все же на королеву ни одна не походила: Торвард надеялся, что уж королеву-то он сумеет отличить от простой женщины. Он хотел спросить у своей знакомой, но та увлеченно пела, и он не стал ей мешать.

Благословенна ты, Богиня-Дева!
Благословенна ты, Богиня-Мать!
Приди с честью на свое брачное ложе,
И пусть войдет к тебе твой священный супруг,
Чтобы дать жизнь всему живому!
Благословенна ты, земля, и зерно в земле!
Благословенно все,
Чему боги позволили быть!

Примерно так понял Торвард смысл песни со сложно переплетенными созвучиями. «Благословенно все, чему боги позволили быть!» – так говорил ему Рагнар, его старый воспитатель, погибший прошлым летом в битве в Аскефьорде. Он обучал мальчика различать травы и знакомил со свойствами деревьев – конунг должен знать взаимосвязь всех сил, существующих во вселенной, ведь он – верховный жрец в своей стране, говорящий с богами от имени своего народа. Торвард вспомнил Эрнольва Одноглазого, который заменяет его в Аскефьорде на время отсутствия и сегодня приносит жертвы дисам и богине Фрейе и тоже произносит над хлебом и медом: «Благослови все это, чему боги позволили быть!» И эта общность веры и устремлений его родины и этого народа, заброшенного так далеко, что дальше только ветер и волны, вдруг так потрясло Торварда, что по коже побежали мурашки и даже слезы обожгли глаза. Богиня, ставшая в эту ночь снова Невестой, смотрела ему в душу, и он чувствовал на себе ее взгляд.

Корзину, наряженную куклу-невесту и дубовый жезл торжественно понесли куда-то дальше от площади, и весь народ повалил следом. Распевая и неся перед собой свои плетенки – «мосты богини Брид», – островитяне пришли к горам. Широкая тропа поднималась вверх, а наверху чернела пещера.

Шествие замедлило движение. Женщины с куклой, корзиной и жезлом поднялись ко входу, и тут из пещеры показалась сгорбленная фигура, закутанная во все черное. Толпа закричала: в ее крике слышались ужас и благоговение, и фьялли тоже вздрогнули, невольно делая привычный знак молота. Перед ними была сама Старуха, Зима, Смерть, владычица холодной половины года, нижней стороны вселенной и темной стороны бытия. Там, в ее мрачных, вечно холодных и не видящих света подземельях под горой, спала сейчас Богиня-Невеста, которую Старуха держит в плену.

Она посторонилась, пропуская женщин, и они вошли внутрь, в темноту, озаренную факелами, которые тоже несли женщины. Вся толпа осталась внизу. Из пещеры слышалось пение, и Торвард примерно догадывался, что там происходит. В Аскефьорде в усадьбе конунга этих обрядов уже не проводили, только начинали жертвенный пир с кубков в честь Фрейи и Фрейра, а потом веселились, как всегда. Но на хуторах и в усадьбах глубинного Фьялленланда хозяйки вместе со всеми дочерями и внучками еще делали то же самое: плели из соломы маленькую куклу, наряжали ее невестой, вешали ей на шею красные бусы из ягод рябины и укладывали в корзинку вместе с любым символом мужской силы – бычьим рогом, дубовой палочкой или железным ножом.

Женщины снова вышли, и толпа встретила их радостными криками. Старуха больше не показывалась, оставшись охранять богиню. Толпа повалила назад к Арб-Фидаху.

Весь остаток дня на луговине перед поселком и в самом поселке шумели и веселились. Этот праздник был чем-то вроде местного тинга, только без судебных разбирательств и разговоров о законах. Везде были разложены костры, кипели котлы и жарилось мясо, а головы жертвенных овец и коз относили к подножию горы и складывали вдоль тропы. Везде пели, женщины рассказывали длинные сказания, и вокруг сказительниц сидели в несколько рядов почтительные слушатели. Всем этим праздником управляли женщины, а мужчины старались развлечь их, показывая свою силу и ловкость.