Дракон выбирает невесту

Эдвард помолчал. Посмотрел на меня настолько выразительно, что еще весной я бы выпрыгнула из одежды ему навстречу. Но сейчас была зима, и моя жизнь успела измениться так, что я сама удивлялась тому, кем стала.

Еще один мягкий удар в животе.

— Неужели мы с тобой так и не договоримся? — задумчиво предположил Эдвард. — Я пробовал и мягко, и жестко, и в обход, и прямо…

В дверь постучали — заглянул секретарь и сказал:

— Фра Семеониди, вас ждут на внутреннем уровне.

На мгновение я замерла, закрыв глаза. Господи, помоги нам. Неужели?..

— Пойдем, — сухо бросила я Эдварду, поднимаясь из-за стола.

Серебряная пуля лифта перенесла нас на двадцать этажей ниже и распахнулась в стерильном белом холле. Помощники, ожидавшие нас, помогли облачиться в белые халаты, и подоспевший врач сообщил, едва не задыхаясь от возбуждения:

— Резкое усиление мозговой активности, фра Семеониди. Он выходит из комы.

Мы почти бегом бросились по длинному белому коридору, туда, где в огромном зале, набитом самой сложной и продвинутой аппаратурой, стояла большая прозрачная капсула регенерации. Вокруг нее суетились люди, на экранах быстро менялись показатели, и мне на миг показалось, что я вот-вот упаду от острого, почти неправдоподобного счастья.

Когда в тот день мы с Эдвардом выбежали из здания, то и Макс, и Кристиан были еще живы. Драконы могут гореть, но они не сгорают в итоге. Кристиан умер по дороге в больницу от падения с высоты на асфальт и ран от укусов, а Макса успели довезти до операционной. Помню, как передо мной захлопнулись прозрачные створки дверей, помню, как хирурги стали колдовать над черным куском плоти, который по всем физическим законам должен был умереть, но продолжал цепляться за жизнь.

Полиции, которая приехала следом за нами, мы с Эдвардом скормили вполне убедительную историю о несчастном случае. Да, офицер, они спокойно беседовали, а потом Макс вдруг вспыхнул. Да, это драконья болезнь, так бывает. Конечно, пришлось приплатить, чтоб окончательно спустить дело на тормозах, но это уже были мелочи.

Потом Макса погрузили в искусственную кому, и я притащила к нему самую современную медицину и самых лучших врачей. Один из этажей башни переоборудовали в лучшую клинику для одного пациента: мне было важно знать, что Макс рядом, и я, почти все время проводившая на работе, в любой момент могла спуститься к нему и постоять рядом с капсулой регенерации.

Сперва в ней лежало что-то страшное и черное, лишь отдаленно напоминающее человека. Макс восстанавливался очень медленно, но все же становился собой.

Полтора месяца назад в месиве плоти прорезались черты знакомого лица. Я стояла возле капсулы, смотрела, как подрагивают веки Макса, и не могла сдержать слез.

— Работа предстоит долгая, — сказал врач, и, повинуясь движению его руки, крышка капсулы уплыла в сторону, открывая лежащего мужчину. — Но я уверен, что она закончится удачей.

Я это знала. Я знала, что Макс придет в себя, что он поправится. И однажды мы с ним снова полетим в далекий город на севере, где браки заключаются круглосуточно. Я знала, что у нас будет большой дом, полный детей и солнечного света. Я знала, что «жили долго и счастливо» однажды станет нашей с ним историей.

Веки Макса дрогнули, и он открыл глаза. Я сжала его руку, и мутный взгляд Макса прояснился. Какой-то из приборов нервно запищал, но я почти не слышала его.

— Макс? — позвала я. — Макс, ты меня слышишь?

Бледные губы шевельнулись, и Макс едва слышно произнес:

— Ин… га. Ты?

— Я, — откликнулась я. — Да, Макс, это я.

— Я вернул… ся, — выдохнул Макс, и на его губах появилась едва заметная, но все-таки настоящая улыбка. Та самая, которая снилась мне каждую ночь.

— Да, Макс, — только и смогла повторить я. — Да, ты вернулся.