Драконам слова не давали! (СИ)

Снимаю туфли и на цыпочках подкрадываюсь к спальне, представляя, как застукаю его. Как испугаю. А потом утешу. Зацелую. Заласкаю. А может, включу музыку и покажу стриптиз. За полгода он ни разу не видел, как я танцую.

Я открываю дверь в спальню.

В такие моменты говорят: мир рушится. Небо падает на голову. Земля уходит из-под ног. Со мной ничего подобного не случается. Всё остаётся прежним, но меняется цвет жизни. Чёрно-белый авангардизм со всполохами красного. Меняется мироощущение от спокойного счастья к отчаянному непониманию, когда мозг не хочет осознавать и принимать реальность.

Я вижу их, сплетённых на нашей кровати. Моего Лунохода и какую-то девку. Они настолько увлечены, что не замечают меня. А я будто кино смотрю. Шокирующее и непонятное. Деталей не разглядеть, но нет возможности обмануться, придумать объяснения, чтобы убедить себя: всё совсем не так, всё по-другому, а это — всего лишь больное воображение, чушь и бред. Увы, я не настолько слепа.

Нашариваю выключатель и включаю свет. Девица испуганно взвизгивает. Луноход вскрикивает. Я никогда не видела у него такого лица. Растерянного и злого.

— Когда закончите, убирайтесь. Оба. Я больше не хочу видеть тебя в своей квартире, — голос мой звучит спокойно и отстранённо, а в груди растёт бездонный провал. Тёмный, как безобразная дыра с неровными краями.

Я смотрю ему в глаза и вижу незнакомца. Опасного. Чужого. Злого. Это не мой Егор. Не Луноход — такой привычный, размеренный, педантичный, местами даже скучный. Я не знаю зверя, что сейчас развалился с размалёванной самкой на моих простынях. На кровати, что куплена мной. В квартире, которую снимаю и оплачиваю я.

Полгода счастья превратились в затёртый, замусоленный рубль, захватанный чьими-то руками, заляпанный соусом неизвестных тайн и желаний. Розовые очки со стёклами на километр упали, разбились и завалили меня осколками с головой. Но мне не больно. Потому что я есть боль — сплошная, зияющая, бесконечная.

— Ника! — кричит этот чужак мне вслед, но я ухожу. Переставляю ноги, как ходули. Обуваюсь и тихо закрываю за собой входную дверь. Слышу щелчок. Спускаюсь по лестнице. Бреду по улице. Глотаю воздух сумерек и ничего не чувствую. Я даже не плачу. Сухо и пусто, словно я оболочка, шкурка от лягушки, которая так и не стала царевной.

Говорят, раненое животное инстинктивно ищет нору, где может спрятаться и переждать. Переболеть и снова встать на лапы. Мне некуда ехать. Не к кому. И, наверное, поэтому я прихожу в себя возле «Розового Слона» — единственного места, где могу спрятаться и зализать раны.

Проскальзываю мимо охраны. Киваю дяде Вове. Они меня тут все знают: я часто задерживаюсь. У меня есть ключи. А пока я каталась туда-сюда, наверное, часа два прошло,

Драконище уже должен уйти.

Но он не ушёл. Я сталкиваюсь с ним нос к носу почти на пороге.

— Лунина, — начинает он зловеще, но, видать, у меня такое лицо, что Драконов затыкается на время, смотрит почти встревоженно, наклонив голову набок. — Ника?

Я не хочу ничего рассказывать. Не хочу его участия или жалости. Я выдыхаю и делаю шаг вперёд. Врезаюсь в его тело, как мошка — в стекло. Но я уже не разобьюсь, нет.

Хочу стереть с себя чужие прикосновения. Выжечь калёным железом всю заразу — так, чтобы до основания, навсегда. Чтобы пепел моей души развеялся по ветру, оставив голые стены. Может быть, потом, когда-нибудь, там появится искра, из которой я смогу возродиться.

Я хватаю босса за галстук и тяну на себя. Приподнимаюсь на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его губ. Он поначалу сопротивляется, но вяло. Больше от удивления, чем по-настоящему. Затем замирает на короткий миг, словно пытаясь осознать или понять логику происходящего. Скорее, пока не опомнился. Но я не успеваю: его губы находят мои первыми.

Зарево. Вспышка. Рёв межгалактических кораблей. Меня окатывает с ног до головы жаром его тела, что уже само впечатывается в мои изгибы с такой неукротимой яростью, будто от этого зависит жизнь.

Меня ещё никто и никогда так не целовал. Тот показательный поцелуй в обеденной комнате — жалкая копия. Подделка картины великого мастера. Нежно и властно одновременно. Как будто он имеет право и пользуется им безраздельно. С наслаждением. Упоением. Исступлением.

Я чувствую: он возбуждён, но никуда не спешит. Его руки — у меня на плечах. Прожигают насквозь — большие и сильные ладони. Гладят шею. Перемещаются на лицо. И когда он касается горячими пальцами моих щёк и висков, я теряю тормоза. Вжимаюсь в него. Стону.

Глажу каменное тело беспорядочно и жадно. Налитые мышцы его рук. Протискиваю ладони между нашими телами и прикасаюсь к его груди. Он, не отрываясь от поцелуя, слегка отодвигается, давая мне возможность пощупать каменный пресс и огладить на всю длину его возбуждение.

Рву пряжку его ремня. Он, наконец, отрывается от моих губ и накрывает ладонями мою грудь. И, кажется, башню рвёт не только у меня. Он снова делает это — толкается бёдрами, и стоп-кран сорван.