— Анни, ты что, голодаешь? — негромко поинтересовалась я. — Пожалуй, мне стоит поговорить с риаром…
— Что ты, лирин! — вдруг испугалась прислужница. — Вдоволь ем! Каждый день ем, ты не думай! Вот раньше, когда в хлеву жила, ела плохо, а сейчас — вдоволь! Только риару ничего не говори, перворожденными молю!
В круглых карих глазах возник такой ужас, что я снова нахмурилась.
— Ты его боишься?
— Так все его боятся, лирин! — выдохнула девочка, пугливо озираясь.
— Почему? — не поняла я. Конечно, Краст — не подарок, его трудно назвать дружелюбным, обходительным или приятным, но такой откровенный страх вкупе с неприязнью?
— Почему его все боятся?
— Так пр
— Кем проклятый? — не поняла я.
— Перворожденными! — и зажала себе рот рукой. А потом уже громко, в голос, заверещала: — Ой, болтаю тут с тобой, лирин, а дел, дел полно!
И кинулась к постели — перебирать шкуры и раскладывать чистое покрывало. Я скептически подняла брови, наблюдая такое демонстративное рвение. Понятно, что большего прислужница сегодня не скажет — боится и пока не доверяет. Ну ничего, не сегодня, так завтра, но я узнаю о местных тайнах. Пока же все, что я видела, лишь ужасало и вызывало внутри яростный протест!
Отодвинув поднос с остатками рыбы, я с сомнением покосилась на кровать, но идею ночевать на сундуке или лавке отбросила. Присела на кровать и погладила уже знакомый мех. Серо-белый, с невероятно длинным и мягким ворсом, ласкающим пальцы. За льдистым окном к этому времени окончательно стемнело, где-то наверху выл ветер, тихо посвистывал в воздухоотводах и сквозняком гулял по полу. Холодно, голодно, неуютно. По стенам пляшут мрачные тени, снизу доносятся глухие мужские голоса…
Вот тебе и чудеса, Вероника! Чем дальше, тем чудесатее! Главное, дверь подпереть, чтобы совсем чудесно не стало!
— Ложись спать, лирин, — деловито велела девочка. — У тебя глаза, словно медом смазанные, липнут к щекам.
— Вероника, — поправила я, устав быть лирин. — Меня так зовут. Можешь звать меня Ника. — Я залезла под мех и зажмурилась от блаженного тепла, мигом укутавшего тело. — Расскажи мне еще о хёггах, Анни…
Глава 11
— Черный зверь Лагерхёгг рожден был от железа и камня, в яйце золотом. Сила его велика и в скалах, и в небе, отзываются ему буря и грозовое ненастье. Черный хёгг — властитель небес и гор, и зов его родит самых сильных воинов и выносливых дев.
Белый зверь Ульхёгг родился от союза льда и сияния, в алмазном яйце. Глаза его видят сквозь толщу льда, отзываются ему хрусталь вершин, снега и ветра севера. А от зова Ульхёгга появляются люди, не боящиеся холода и плавящие стекло, что крепче алмаза.
Серый зверь Ньордхёгг вышел из пучины морской, и яйцо его там навеки осталось. От того водному хёггу легче жить в море. Хёгг этот вольный, и зов его слаб, оттого дети Ньордхёгга суше предпочитают свободные просторы водной глади.
Яйцо красного зверя Хелехёгга треснуло в лаве и огне. Пробудился он злым и коварным, потому что жжет горящий уголь его шкуру от начала времен. И ярость этого зверя страшна так, что боятся ее люди от северного предела до южного острова. Ибо каждый ребенок фьордов знает: проснется красный зверь, издаст рев, и придет смерть. Потому что отзывается на зов красного хёгга Огненный Горлохум…
Это песни, что поют на фьордах, лирин. Но есть истории, которые можно услышать только в Дьярвеншиле. Они не о хёггах. Они о тех, кто был до хёггов, до людей, до Великого Горлохума. Это песня ветра, что приходит с гор, песня злого ветра… В его покрове прячутся серебряные звери, перед ними бессильны и потомки перворожденных… Злая гора, злой ветер, злые звери… Дьярвеншил помнит, Дьярвеншил ждет… Слушай ветер, прекрасная дева, слушай ветер…
Слова тихой песни, что пела девочка, звучали и звучали, оплетали душу и разум шелковой паутиной. И было от этой песни одновременно тревожно и спокойно, словно стоишь на пороге невероятного, и стоит только сделать шаг…
Где-то на этой мысли я и уснула. И снился корабль, качающийся на волнах, и капитан с белозубой улыбкой, протягивающий яблоко, а потом — темное небо и чудовище, падающее сверху…
Проснулась, хватая ртом холодный воздух. И не сразу смогла понять, где я. Лампа на столе не горела, лишь внутри пузыря тихо тлели искры. Вероятно, как и предупреждала Анни, живое пламя уснуло. В башне было тихо, даже снизу, из зала, не доносилось ни звука. Густой полумрак окутывал комнату, лишь более светлый квадрат незашторенного окна не давал тьме окончательно завладеть спальней. Мой сонный взгляд выхватывал углы сундуков, стол, фигуру у стены…
Фигуру?
Сердце подскочило и забилось где-то в горле. Кто это? Что это?! Там, где стояло чудовище, лежала густая тьма, куда не попадал свет лампы. И силуэт казался отпечатком на стене, нечетким рисунком… Человеческие ноги, тонкие руки, тело, прикрытое мехом, жуткая рогатая голова, темная грива волос, спадающих до самого пола! И на миг показалось, что я даже вижу глаза — такие же жуткие, внимательно и остро глядящие на меня из мрака!
Да что это?