Драконьи тропы

Карилен в подтверждение своих слов взмахнула рукой, задела чайную чашку, расплескала чай по столу и попала еще на Лискину рубашку. По тонкому полотну расползлось безобразное пятно. Лиска ужасно расстроилась. Впору заплакать. Рубашка была почти новая, и она ее берегла, а пятна от чая плохо отходят. Карилен замахала руками.

— Что ты, что ты, не волнуйся, сейчас все поправим. Такие пустяки.

Они вдвоем с Тантиной мгновенно расстегнули на Лиске пуговицы, не давая слова сказать, стащили с нее рубашку, расстелили на столе, который уже вытерла Лероника, и Карилен начала чертить пальцем над пятном замысловатый символ.

— Вообще-то в доме волшебство запрещено строго-настрого, — напомнила Наира.

— Конечно, запрещено, и совершенно правильно. Да тут и колдовать-то нечего, какая-то ерунда. Лестрина всегда говорит, что, если волшебство умещается между большим и указательным пальцами, то это не волшебство, а рукоделие. Да и не было никаких пятен.

Она с удовольствием повертела во все стороны совершенно чистую рубашку и отдала ее Лиске. От пустячного происшествия через пять минут не осталось никакого следа. Правда, Лискина досада и огорчение, к ее собственному удивлению, почему-то до конца не проходили еще очень долго. Может быть, просто от усталости, или осталась печаль от того лебедя, который получился у нее сегодня…

Астианки потом еще не меньше часа, наверное, вспоминали разные обычаи и случаи, связанные со свадьбами, со сватовством, а потом начали перебирать разные другие праздники, у кого что, где и как… а там незаметно подкрался и вечер. Девушки все вместе начали готовить ужин да затеяли еще и баню, по очереди — одни мылись, другие готовили… да ужин, да чай — так день и пролетел. К ночи, немного даже подустав от шумной компании, Лисса и Наира с удовольствием отправились ночевать.

И до чего же все-таки было уютно в их комнате!

— А тихо как! — заметила Наира.

— И не говори-ка.

Уже разобрав постель и переодевшись, Наира снова вспомнила и с сомнением проговорила:

— Все-таки не понимаю, как я могла не заметить Фрадину в доме, если она никуда не уходила?

— Ну ты же сама знаешь, как она любит укромные уголки, забьется в какую-нибудь щель и сидит там тихонько, как мышонок, десять раз пройдешь — не заметишь.

— Так я это помню, поэтому и обшаривала все углы, даже и в бане была, и в конюшне… Не было ее нигде.

— А может, пока ты на чердаке ее искала, она на кухне была, а потом ты — в баню, а она — на второй этаж, дом-то большой.

— Ну может быть и так. Только я ведь несколько раз все обегала, трудно мне было с ней разминуться. Правда, чтобы она уходила, я тоже не слышала. Через черный ход на кухне она не могла выйти незамеченной, даже когда я из кухни выходила. Там, за домом, все время были астианки, я Карилен спрашивала — они ее не видали. Через дверь около лестницы — на конюшню и оттуда во двор — тоже не могла, в конюшне очень тяжелый засов, она его одна не может открыть. А через парадную тихо не войдешь, не выйдешь, сама знаешь.

Она пожала плечами, потом махнула рукой и полезла под одеяло. Напоследок взглянула в окно.

— Эх, Лиска, гляди-ка, какой месяц дивный на небе… И все звездочки видно!

— Ага.

Они вместе залюбовались чудной картиной.

Лиска подумала, что, скорее всего, завтра будет солнечный день. А скоро и речка замерзнет, а там и зимние праздники…

— Послушай-ка, Наира, — вдруг ей пришло в голову, — а вот скажи, ты помнишь, как скрипит входная дверь, когда входит Фрадина?

Девушка медленно села на кровати и воззрилась на Лиску. Помолчала с минуту.

— Интересно…

— Вот и я не помню, — подтвердила Лиска. — С другой стороны, может, она одна почти и не выходит. Уж больно строго тогда Кордис запретила ей отходить далеко от дома. Да и следит, похоже. Я как-то на днях видела, как она проходила мимо Фрадины и не по-доброму так сунула ей что-то в руки, я уж потом разглядела — расческу. Видимо, нашла где-то на улице, неподалеку, наверное. Если бы подалеку — я полагаю, был бы большой скандал. Фрадина тогда на нее даже взглянуть побоялась, расческу свою взяла и сразу за Дариана спряталась. Я как-то даже подумала, может быть, она на ее мачеху похожа. Очень уж Фрадина ее боится.

— Ну еще бы. Ее и Канингем-то, по-моему, побаивается, а уж ребенку не испугаться такой стервы — было бы удивительно.

— И что это она так взъелась? К чему такая строгость?