Драконья Игра

— Хм-м… я так полагаю, милорд Октавиан Второй Севир? — откашлявшись, с той стороны зеркального стекла мрачно обратился оборотень. Он подошел ближе: четкое изображение нелюдя было бледным аж до синевы.

Правитель Аманиты выглядел немногим лучше. К стыду Октавиана, его тошнило.

— Меня зовут Карл, — оборотень нахмурился и несколько раз моргнул: в глаз будто что-то попало. Что-то неприятно зудело под веком и никак не желало выходить. — Возможно, вы слышали обо мне. Лорд-защитник Ледума, вероятно, в представлениях не нуждается. Лукреций Севир мертв. Это на случай, если вам было плохо видно, или от ужаса вы зажмурились и не имели удовольствие лицезреть, как ваш дражайший брат едва не выблевал собственное благородное сердце и скоропостижно превратился в мясной фарш. Фамильные драгоценности советника также не уцелели… в общем, никаких улик и доказательств его присутствия в Ледуме не осталось.

Октавиан молча слушал, не в силах вымолвить ни слова, ни звука. Непостижимое равнодушие охватило его.

— Я заберу магическое зеркало: нам стоит выйти на связь в самое ближайшее время. Я расскажу кое-что действительно интересное о системе защиты города. Существует девятая сторожевая башня, на которой лежат искусные чары сокрытия. Ваш брат так и не сумел найти ее, но я… я раскрою вам ее секрет.

С этими словами Карл мерзко осклабился, предвкушая долгожданную месть, и оборвал незащищенный, слишком опасный контакт.

Правитель Аманиты так и не успел ответить. Не мигая, он продолжал смотреть в плоскость своего зеленого зеркала, которое уже ничего не показывало, и с великим трудом осмысливал случившееся. Сердце молчало, заполненное странной пустотой, эмоции медлили.

Наконец, осознание краем коснулось психики, и Октавиана затрясло. Перед глазами продолжали стоять ненавистные белые гербы на титульных одеждах лорда Эдварда. «В равновесии» — фамильный девиз Севиров. Но, помилуй их всех Изначальный, как сохранить чертово равновесие? Нет, не выйдет теперь сделать это.

Совершенно очевидно, что сдержать экспансию Ледума политическим давлением, как представлялось прекраснодушному Лукрецию, не удастся. Этот город нужно уничтожить одним решительным ударом. Вырвать с корнем, как хищный сорняк, растоптать и выбросить прочь! Жертвы врага должны быть соразмерны его собственным личным потерям — а у него было отнято самое дорогое.

Правитель Ледума нанёс удар, который невозможно стерпеть, невозможно оставить без искупления.

В ответ он не погнушается залить кровью, окрасить багрянцем сияющую белизну лилейных гербов. Как суверенный город Ледум перестанет существовать в один миг. Северная столица рухнет, падет к ногам победителя!

Когда же Октавиан наконец обернулся, и без того мертвенно бледное лицо лорда-протектора исказила гримаса неподдельного испуга. Леди Альбия Лукреция Севира, дочь советника первого ранга и законная супруга правителя Аманиты, навзничь лежала на полу, не подавая признаков жизни. С единственной трогательной округлостью в области живота, девушка казалась такой беззащитной, такой ранимой, такой… родной.

Красивое, благородное лицо ее было подобно безмятежному лицу спящей — но в эту страшную минуту Октавиан смотрел не на лицо.

Полный отчаяния взгляд мужчины был прикован к воздушным тканям юбок, по которым угрожающе быстро расползалось темное, отвратительно влажное пятно. Оно было похоже на чернильную кляксу, безнадежно портившую весь безупречно оформленный документ.

Прижав руки к вискам, Октавиан Севир зашелся криком ярости и боли, наконец полностью утратив самообладание. Рассудок правителя помутился.

Промокшая ткань облепила тело, бесстыдно открыла глазу узкие девические бедра, по внутренней поверхности которых густо текла кровь.

* * *

На сей раз Серафим без труда покинул Маяк.

Видений и ожидаемых провалов в небытие не последовало. Даже как-то слишком просто, в самом деле — за последние дни он уже привык постоянно бороться с судьбой и преодолевать препятствия.

Сейчас было не так. Впервые за долгое время ювелир почувствовал себя по-настоящему свободным.

Вокруг стояла звенящая, почти оглушающая тишина… но так показалось бы только городскому жителю, привыкшему к грубым шумам, грохоту и плотному смогу, скрадывающему деликатные звуки. Обитатели леса услышали бы в этой тишине много полезного. Для чуткого же слуха сильфа лес шумел тысячами отдельных голосов.

Лес жил.

Однако, в окрестностях Маяка действительно было довольно тихо — жизнь инстинктивно сторонилась диковинных сооружений. Ни зверей, ни птиц — только неуемная растительность Виросы, которой всё нипочем, буйно разрасталась повсюду. Ровные стволы старых деревьев уходили куда-то в небеса, рядом с ними торопливо и мощно поднимался молодняк, лоснящийся от переполнявших его щедрых соков земли.