Драконья кровь

И все это распутывать Дайму. Потому что остальные трое лишь запутывают еще сильнее. А времени — времени, как всегда, в обрез.

— Проклятье!

Грохнув пустой чашкой об стол, Дайм отвернулся от зеркала и помянул недобрым словом вечные свары ирсидских герцогов и Светлейшего, так несвоевременно свалившего МБ на Дайма. Через семь дней император ждет первого отчета из Ирсиды, и плевать ему на личные дела бастарда. А добираться до Ирсиды даже на «Семерочке» не меньше суток — и остается… пять дней на все? То есть придется уехать даже до Большой Охоты? Проклятье…

«Надо Шуалейде тоже написать… — мелькнула мысль, — прочитать, что там Седейра, и написать…»

Пристегнув шпагу, Дайм сорвал печать, вскрыл конверт и тут же забыл обо всем прочем. Граф Седейра не просто боялся, он паниковал.

«…вынужден немедленно покинуть Валанту. Прошу вашу светлость донести до сведения Конвента, что в сложившихся обстоятельствах…»

Написанные дрожащей рукой строчки Дайм дочитывать не стал. Он сорвался с места, на ходу сунул письмо в карман — и распахнул окно.

— Шутник!

Снизу раздалось приветственное ржание. Не тратя времени на беготню по коридорам и лестницам, Дайм спрыгнул, смягчая полет воздушной волной, и приземлился на спину ирийской зверюге.

Зверюга всхрапнула, прижала уши — и понеслась напрямик через Лес Фей. И только на половине дороги Дайм сообразил, что записку Шуалейде так и не написал, а записку Роне — не отправил. Но может быть темный шер ее и так найдет? А Шуалейде Герашан расскажет, куда унесло Дайма. Или, если повезет, он сам с ней свяжется?

Шис подери эту спешку!

Солнце неспешно выкатилось на небо, запуталось в рваных облаках и зацепилось мохнатым розовым краем за шпиль Магистрата. Проснувшись, столица открывала окна и двери, вздыхала свежим ветерком с реки. Под птичий щебет, собачий лай, перестук колес по булыжнику и протяжные крики молочниц столица встречала второй день осени и готовилась ко всенародному празднику Большой Охоты, открывающему сезон бычьих гонок и прочих традиционных развлечений.

От графского дома в Верхнем Городе несло мышами, патокой и ужасом. Ни птичьего щебета, ни звона кастрюль или шварканья метлы — магнолии и платаны замерли, не смея шевелить листьями, особняки сливочного камня, украшенные мозаиками, колоннами и вычурными балкончиками, затаились  и подглядывали из-под прикрытых ставен: кто посмел нарушить тишину?

Стук неподкованных копыт казался чуждым и неправильным, словно эста-ри-каста на кладбище. Даже привычный ко всему Шутник посреди улицы перешел с галопа на рысь, а за десяток шагов до приотворенных ворот — на шаг, и никакие понукания не могли заставить его двигаться быстрее. Но амулет в ладони, настроенный на темную магию, ничего не улавливал, как не чувствовал чужого дара сам Дайм. Даже крохотных искр условных шеров, даже бликов — словно драконья кровь разом ушла из Райхи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍За коваными воротами с монограммой и гербовой лисой притаилась тишина. Сладкая и тягучая, как патока, темная и мертвая, как ночь в Ургаше. Кипарисы и клены вдоль подъездной дорожки не шевелились, даже ветер не смел гонять по булыжнику первые осенние листья.

— Иди погуляй, — тихо велел Шутнику Дайм, спрыгнув на мостовую перед воротами.

Шутник попятился и фыркнул, мол, погулять — легко, а вот ближе к этому рассаднику зла не подойду даже ради тебя.

— Трусишка, — усмехнулся Дайм вслед зверюге, исчезающей в ближайшем кусте гортензий, и постучал в окошко привратницкой.

Никто не откликнулся. Дайм протиснулся в щель между створками — скрипнуть воротами было страшно, а к своим иррациональным страхам Дайм прислушивался очень внимательно. К дверям он крался тихо, словно вор, старательно не наступая на трещины между плитами. Перед ступенями остановился, принюхался: из приоткрытой двери несло затхлостью, старой патокой и острой звериной вонью.

— М-да. Дело ясное, что дело темное, — пробормотал он под нос и спросил чуть громче: — Есть кто дома?

Вместо ответа из-за дверей донесся мышиный писк и топот лапок. И — ни малейшего движения эфира. Сердце зашлось на мгновение, в животе похолодело.

Темное, очень темное дело.

— Да будет свет, — шепнул Дайм и кинул в темноту за дверью серебряную монету.

Радужная вспышка, звон разбитого бокала, чувство падения… И все вдруг встало на место: мыши, патока, ужас, тишина и пленка, прикрывающая область проклятия. Давно забытого за сложностью и опасностью — в последний раз его применяли с сотню лет назад.

«Изготовлено темным как минимум дуо, — мельком подумал Дайм, оценив интенсивность ощущения, и сунул бесполезный амулет-регистратор в карман, все равно авторства проклятия он не покажет. — Слава Светлой, что не самим Пауком, а то быть Суарду городом мышей. Руки оборву идиоту, который балуется с запрещенной дрянью!»

— Светлый шер! — послышалось вместе со скрипом дверей. — Проходите, граф ждет!