Драконья оспа

Ольга тоже не стала ничего говорить. Ох, уж этот талант некоторых дать максимально размытый ответ, вроде бы отвечая.

— Кстати!

Оля чуть не вздрогнула от перемены в голосе Владимира — тот стал почти заговорщицким. И вместо продолжения фразы мужчина поспешил закатать левый рукав, демонстрируя что-то Ольге на голой руке. Приглядевшись, она разглядела небольшой синячок там, где как раз синела плотная вена — даже высокий статус не спасает от неудачного попадания в эту самую вену.

— Что это? — спросила Оля.

— Для продолжения исследований нужен и новый материал, — весело отозвался Владимир. — Так что — почему нет?

Оля покачала головой, почти не сдерживая улыбки. А бодрый грохот из кабинета возвести о том, что с Юркой уже закончили, и он с новыми силами готов штурмовать этот мир.

И в конце концов, какая разница — дракон его отец или нет.

* * *

Оля всё вертела в руках телефон, гипнотизируя его. А он всё не гипнотизировался. Наоборот, издевательски то и дело гас экраном: не хочешь звонить — не приставай.

Чувство сродни тому, когда нужно позвонить начальнику и попросить отгул. А начальник у тебя недобрый. А ты перед этим ещё и накосячила.

В конце концов, устав от тревожной подготовки и желания просто забить и оставить всё как есть, Оля всё-таки открыла телефонную книгу. И сразу крутанула барабан на середину — туда, где должна быть буква «М».

Сигнал пошёл не сразу. И противно тянул гудки. А Оля бегала взглядом по обоям, которые можно было уже переклеить. Или вообще что угодно с ними сделать, пока ждёшь ответа.

— Да, Оль, алло! — наконец раздался в трубке искажённый расстоянием моложавый голос. — О-оль?

— А… привет, мам, — чужеватым голосом отозвалась Ольга.

— Что случилось? — сразу взяла быка за рога мать.

— Ничего, просто… — надо было подготовиться и нацарапать на листочке речь. Хоть какую-нибудь заготовку. Оля глубоко вздохнула и принялась сбивчиво и глуповато объяснять под ожидающее молчание:

— Помнишь, мы тогда в поликлинику ходили… Ну, на те уколы. Из которых…

Оля замялась. И в мамином голосе мелькнуло торопливое раздражение:

— Ну, помню, и что?

Чувство это передалось и Оле. И она смогла холодно и твёрдо спросить:

— Сколько тебе за такое платили?

Оля вспомнила себя в лёгком летнем платье, ещё верящую всему и всем. Ещё не преданную.

И в трубке повисла долгая пауза, разрывающая что-то в пространстве.

— Оль, ты там дурная? — неожиданно не-обиженным и незлым голосом вопросила мать. — Перегрелась, что ли? Ничего нам никто не платил — просто сказали надо, а тогда врачам принято было верить. И, если хочешь знать, я после того раза, как тебе поплохело, главврача той больницы сняла — а тогда, чтобы ты знала, жалующихся просто слали, извини меня, матом. И всё, ничего им не было. Не то, что сейчас…

Перед глазами разом представилась ругающаяся и стучащая по столу мама.

Оля хмыкнула. А мамин голос тем временем стал даже немного любопытным:

— Ты этим до сих пор, что ли, занимаешься?

— Чуть-чуть, — пространно ответила Ольга.

— И что, много платят? — мама даже не стала скрывать ехидной насмешки, усиленной искажениями динамиком.

Оля засмеялась. И в ответ тоже услышала чуть поскрипывающий мамин смех. Представила мамино лицо. Правда, не такое как сейчас, а молодое. Увидела, как аккуратно очерченные губы подтягиваются, делая рот по-кукольному мелким. Создавая на лице почти детское удивление. И ведь мама действительно никогда не была меркантильной. Иначе не вышла бы за папу.

А мама тем временем уже ровным и живым тоном подробно объясняла, что делалось всё тогда на общественных началах, и ни о каком вознаграждении никто даже не думал. И Оля, поверив этому, улыбнулась.

— Отцу позвони, — по-хозяйски, заканчивая разговор велела мама. — И вообще приезжай почаще — для кого твои закрутки стоят?

— Ладно, — согласилась Оля, не слишком уважающая закрутки — слишком кислые. И уже думая, как бы от них отговориться.

Мир стал очень простым и лёгким. Почти таким, какой бывает только в детстве. Разве что не хватает немного жёлтых одуванчиков.

[1] из песни гр. «Эпидемия» — «Чёрный маг»

Глава 22. Темнота и свет отпуска

Оля начинала любить темноту. Она — гладкостью спускалась на мир, покрывая его глубокими тенями. И запирая то, что стоило бы запереть и при свете дня. Струясь по травам, фонарным столбам, телам…

В темноте можно всё. Потому что она немного меняет людей. Выпуская и давая волю тому, что сокрыто.

Ольга впитывала очертания светлого, с лазурным оттенком тела. Лёгкие, здоровые мышцы. Расширяющиеся на грудной клетке и сужающиеся к тазу. Округлый пупок. Тёмные капельки сосков. И мерно поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка. Напрочь лишённая одежды. Как и то, что ниже.

Руки так и не легли на чужое тело — разве что кончиками пальцев. Больше по воздуху очерчивая мужественные очертания. От которых отчего-то хотелось опуститься ниже и ниже. Почти встать на колени.