Драконий берег

– Точно.

И торт, и огромная отбивная, посыпанная зеленью столь щедро, что мяса из-за этого укропа не видать было. И картофель, разрезанный на половинки и обжаренный до хруста, политый соусом из топленого масла и сыра.

Горячий кофе.

Салфетки с вышивкой – тетушка Ди еще той рукодельницей была. Тишина, которой музыка вовсе не мешала. Милдред ела сосредоточенно, тщательно пережевывая каждый кусок.

– А мы однажды статую сперли, – зачем-то сказал Лука. – На последнем курсе когда… я как раз перевелся… на новенького, сама знаешь, всех собак спустить готовы были.

– Развлечение.

– Ага… вот… но у меня ж кулаки, – он сжал кулак, и Милдред согласилась, что аргумент впечатляет. – Пару раз подрались, потом вроде и ничего. С одним и вовсе… приятелями стали, да. Он и предложил статую спереть. Но мы пьяные были…

Он замолчал, чувствуя растерянность.

Никогда-то Лука не умел вести светских бесед.

– Статуя большая была? – поинтересовалась Милдред, облизывая вилку.

– В том-то и дело, что мелкая. Даже не статуя, а так… – он провел ладонью по груди. – Досюдова.

– Бюст?

– Он самый. На постаменте. Обычно на него трусы надевали, красные. Почему – не спрашивай, сам не знаю. А мы решили, что спереть – смешнее. Только кто знал, что он такой тяжеленный? Мы-то от постамента оторвали… вот тоже не помню как. Помню, что смешно было аж до колик… ну и потом уже не смеялся, когда реставрацию оплатить заставили.

Лука вздохнул и подвинул тарелку с тортом.

Кусок маленький. Надо было два брать. Хотя… он чувствовал себя сытым, ленивым и даже почти счастливым, потому как место было хорошее.

И время. И женщина, сидящая напротив.

Она отложила вилку. Взглянула на Луку и сказала тихо:

– Я должна понять, что он был за человек. И чем именно разозлил Чучельника.

– Влез, куда не просят?

– Нет… тут другое. Личное. Понимаешь, на человека постороннего можно разозлиться, но, как правило, это чувство быстро проходит. И только самые близкие люди способны порождать действительно глубокую ярость. Он ведь не просто его убил.

Странно есть торт и разговаривать об убийствах. Милли вот терпеть не могла, когда Лука, что называется, приносил работу на дом. В ее доме не было места ничему такому, мрачному, нехорошему. А он постоянно забывал.

И притаскивал.

Что настроение мрачное. Что оружие. Что приятелей, которые, не желая вникать в тонкости его, Луки, взаимоотношений с Милли, заговаривали о работе. И Милли огорчалась. Она поджимала губы. И хмурилась. Она становилась такой вежливой и холодной, что дрожь брала.

– С женщинами он заботлив. Нежен. – Милдред ела торт медленно, явно наслаждаясь. И тот вправду был хорош. Темный, сладкий, с легкой ноткой корицы. – Ни следов истощения. Ни истязаний.

– Только шкуру снимал?

– Это не пытка, – Милдред покачала головой. – Это часть его фантазии. Тебе, да и любому нормальному человеку, она кажется сущим безумием. Безумием и является, хотя в остальном Чучельник вполне адекватный человек.

– Адекватный?

– Уверяю. Подними архив. В тот раз работала горячая линия. И первым делом люди жаловались на кого? На тех, кто, по их мнению, отличается от прочих. И всех ведь проверяли, но безрезультатно.

– Ты поэтому в психологи пошла?

– И поэтому тоже. В оперативники меня бы точно не приняли. Спина все-таки накладывает определенные ограничения. После кресла я пару лет с корсетом ходила, о службе вообще речи быть не могло. Вот пришлось искать свою дорогу.

Лука кивнул.

Понятно. А и вправду, тогда звонков было много. И он сам пару дней провел на линии, слушая про соседку, которая приваживает кошек, или про соседа, вина которого в том, что слишком уж часто он молится. Или не молится. Носит белые ботинки. Черные. Бьет жену. Или просто скотина, по всеобщему мнению.

– А он не выделялся. Он такой же, как они. Он внешне дружелюбен. Его наверняка считают хорошим человеком, быть может, слегка замкнутым. Или невезучим?

– Почему?

– Вряд ли у него сложились с кем-то близкие отношения. То есть он играет в близкие отношения, но играть и по-настоящему кого-то к себе подпустить – разные вещи. Нет, он слишком осторожен. И следовательно, семьи у него, скорее всего, нет. Семья накладывает слишком большие обязательства. Люди с настолько социопатическими наклонностями могут сдерживаться, притворяться, но все равно они знают, что отличаются от прочих. Он не стал бы рисковать.

Она сняла шоколадную крошку и отправила в рот.

Милли любила чизкейки, а на шоколад у нее была аллергия. Может, поэтому они разошлись? Потому, что Лука так и не нашел в себе сил отказаться от шоколадного торта?

И подчиниться правилам.

Вполне себе простым понятным правилам, которые пошли бы ему на пользу. Ведь несложно же перевестись в другой отдел? В тот, в котором нет командировок? Где работа с восьми до пяти и час на обед. Милли бы готовила эти треклятые обеды.

И складывала бы в сумку. И навещала бы его на работе. Изредка. А еще устраивала бы пикники для соседей с их детьми и собаками, к которым позже всенепременно присоединились бы собственные, Луки, дети. И собаки тоже.