– Пиши, пиши… Так. Птичья гречиха, шалфея листья, гледича-трехколючка, чистотел, пастушья сумка, пижма, подорожник, орех греческий тоже… Сколько там?
– Сейчас подсчитаю: раз, два, три, пять… Четырнадцать!
– Вроде, всё, – задумчиво сказал Жуга. – Теперь пиши: взять поровну всего, сушить и измельчить. Три с половиной унции на кружку, настаивать пять дней и после кипятить полчаса. Чуть-чуть если водки добавить, тоже хорошо… Пусть пьёт весной и осенью по тридцать капель в кружку с чаем.
– Мне это ни в жисть всё не вспомнить! – замахала руками Эрна. – Да и где мы столько травы-то найдём?
– Трав я дам на первое время. А что забудешь, так на то и пишем. Покажешь аптекарю в городе, если не дурак, поймёт. Да, вот ещё чего! Воду лучше брать проточную. Я горную брал, а здесь не знаю, что и присоветовать… В ключах у Лиссбурга, разве что.
– Да уж больно мудрено. Надо ли всё это? Бог даст, и так поправится…
– Как знаете, – пожал плечами тот. – Слабая она в груди.
– А сыр? – засуетилась Эрна. – Как же с сыром быть?
– Да сыр тут не при чём, – отмахнулся травник. – Наоборот, пусть ест. И молоко пусть пьёт, оно полезное.
Эрна всё ещё с опаской взяла протянутый Вильямом пергамент и повертела его в руках, не зная, куда деть. Подняла взгляд.
– А как же с платой быть?
Жуга и Вильям переглянулись.
– Подвезите нас до Цурбаагена, и будем в расчёте.
– Прямо и не знаю… – усомнилась та. – Поди, вам неудобно будет?
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – усмехнулся Вильям.
– Дракон пешком пойдёт, – поспешно добавил Жуга, заметив замешательство крестьянки.
– Ну, ладно, коли так. Всё равно теперь обратно ехать…
– А мне? – внезапно вынырнул из темноты патлатый фермерский мальчишка. – Мне тоже нужно будет эту гадость пить?
– Господи, Биттнер! – Эрна подскочила и схватилась за сердце. – Тебя тут только не хватало! Марш спать! Быстро!
– …Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
Вильям проснулся сразу и без перехода, как будто вынырнул на воздух из воды, но повинуясь какому-то неясному тревожному предчувствию, остался неподвижен, только приоткрыл глаза. Ночь была тиха и холодна. Все спали. Бард повернул голову и вздрогнул: тонкий серпик молодого месяца высветил сидящий у погасшего костра угловатый силуэт человека с раскрытым зонтиком в руках. Послышался тихий, чуть звенящий смех, и Вильям с замирающим сердцем узнал Олле.
Не обратив внимания на Вилли, канатоходец покачнулся, с лёгким хлопком закрыл свой зонтик, вновь захихикал и вдруг рассыпался считалкой:
– Ну, так уж и – хвать, – вслух усомнился кто-то, и Вильям разглядел у костра ещё один неясный силуэт. Травник выступил из темноты и подошёл к костру. – Так значит, ты и есть тот самый Олле?
– Конечно, это я. Или, быть может, есть ещё один Олле?
– Вильям рассказывал о тебе, но мне этого мало. Кто ты такой? – спросил, помедлив, Лис. – Кем ты был раньше?
– Кем я был? – переспросил тот. – Гордецом и ветренником. Что ни слово, давал клятвы. Нарушал их средь бела дня. Засыпал с мыслями об удовольствиях и просыпался, чтобы их себе доставить. Пил и играл в кости. Сердцем был лжив, лёгок на слово, жесток на руку, хитёр, как лисица, ненасытен, как волк, бешен, как пёс, жаден, как медведь. А ты? Кто ты такой? Вертлявый глупый хлопотун! Встал на голову, чтоб увидеть ноги, ха! Дурак!
– Что ты хочешь этим сказать?
– А то, – осклабился циркач, – что всем вам придётся поиграть.
– Поиграть? – насторожился травник. – Во что?
– В весёлую игру. Угадайка называется. Один из вас – не тот, что говорит. Другой – не тот, что думает. Ещё один – не тот, что должен быть.
– Не понимаю.
– И не поймёшь, пока не вспомнишь всё.
Канатоходец смолк, но вскоре снова тихо захихикал:
– Брось псам свои никчёмные лекарства. Я позабочусь, чтобы этой больной девочке в фургоне приснилось что-нибудь хорошее. А сейчас извини, но мне пора идти.
Вильям не успел моргнуть, как Олле подхватил свой зонтик и исчез.
Лис некоторое время ещё сидел перед костром, бездумно вороша прутиком холодный пепел.
– Значит, угадайка… – пробормотал негромко он, встал и с хрустом разломил в руках сухую ветку. Бросил половинки в костёр. – Ну что ж… Поиграем.
Кровь земли
Мститель не станет ломать мечей Мо и Гань. Подозрительный не станет гневаться на обронённую ветром черепицу.