Драконовы сны

Жуга открыл глаза и сел, растерянно оглядываясь. Размял затёкшую ногу, поморщился. Было темно. Корабль мчался в ночь. Сквозь дымчатые перья облаков проглядывали звёзды и луна. Злой ветер и не думал утихать, нёс брызги, снежную крупу и дыбил волны. Хлопья пены залетали на палубу. На возвышении у кормы светил фонарь, заправленный китовым маслом. За кормовым веслом стоял Хуфнагель и тревожно вслушивался в грохотанье бури. В зубах его теплилась трубка.

— Гальберт! Ты слышал что-нибудь? — окликнул его травник.

— Дык это… вроде, как звонят где-то, — неуверенно сказал тот и так же неуверенно добавил: — А могёт, и не звонят, а только блазнит. Ветер потому что. — Он потянул носом воздух. — Ого, и снег кажись пошёл! После табаку не сразу почуешь, идёт снег или нет. Моя-то дома запрещает мне курить…

— Да помолчи ты!

Ветер на мгновение притих, и травник отчётливо услыхал очередной удар колокола. В оцепенении Жуга взглянул на Гальберта, затем бросился к Яльмару и принялся его трясти.

— Яльмар! Яльмар, очнись!

— А? что? — варяг, ещё не до конца проснувшись, завертел головой и пошарил рукой под лавкой в поисках топора. — А, это ты… Чего орёшь? Где мы?

— Слушай!

Придерживая хлопающий на ветру плащ, Яльмар перебрался на нос корабля. Долго всматривался в хаос бушующих волн. Удары колокола слышались всё отчётливее. С минуту Яльмар молча слушал их, нахмурив лоб и что-то вспоминая, затем лицо его вдруг исказилось пониманием, он охнул и, не глядя под ноги, прямо по телам спящих понёсся на корму.

— Маяк! — взревел он, перекрикивая бурю. Оттолкнул Хуфнагеля и навалился на весло, разворачивая корабль. — Это Дуврский маяк! Это мели Гудвина, нас несёт прямо на них!

Парус хлопнул и заполоскал. Обвис. Кнорр развернуло, закачало на волне. Гальберт не удержался на скользкой палубе и со всего маху сел на скамью.

— Дык как же… Дык ведь буря, я же…

— Ты остолоп, Гальберт! — рявкнул Яльмар. — За это убивать надо! Я тебе второй раз сам башку прошибу, прежде чем нас затянут пески. Эй, подымайтесь! Подымайтесь! Спускайте парус! Живее, если жить хотите!

Ночь наполнилась топотом и суетой. Мореходы опомнились быстро. Блеснула сталь — кто-то выхватил меч и, не тратя время на распутывание узлов, перерубил канат. Мокрое полотнище паруса скользнуло вниз, рей стукнул о борта. Четыре человека быстро завернули парус и уложили вдоль палубы, остальные спешно занимали свои места и разбирали вёсла. Жуга поспешил к своей скамье. Столкнулся по пути с Вильямом.

— Что стряслось?

— Не знаю! — крикнул он, запихивая непослушное весло в уключину. — Бьёт колокол. Яльмар говорит, что там мель, какие-то пески…

— Пески… Мели Гудвина?! — Вильям сделался лицом белей своих бинтов.

— Да, точно, мели Гудвина, — весло наконец-то встало на место, травник уселся и принялся грести, в меру сил стараясь попадать в общий ритм. Раненая рука заболела пуще прежнего, весло пружинило и вырвалось из рук.

— Мы пропали, — простонал бард, бессильно опустившись на скамью. — Если это так, тогда мы пропали…

— Не хнычь, бери весло! — рявкнул травник. Очередная волна ударила в борт, и брызги окатили их обоих с ног до головы. — Греби, мать твою! Греби!!!

Теперь корабль шёл наперерез волне и ветру, качаясь вдоль и поперёк. Яльмар передал руль Хуфнагелю, погрозил ему для верности кулаком размером с барабан и тоже сел за вёсла. Гребли все, даже Герта. Лицо Вильяма покраснело от натуги, толстяк Винцент хрипло ругался через стиснутые зубы. Раненых оставили на попеченье Орге — маленький гном, несмотря на свою силу и выносливость, не доставал до весла. Тила Яльмар тоже отогнал присматривать за Риком.

— Что всё это значит? — спросил Жуга у Вильяма. — Что там такое?

— Гудвин сэндс… — мучительно выдохнул тот в коротких паузах между гребками. Вытер о плечо солёные брызги со щеки. — Сэр Гудвин… пожиратель кораблей…

— Что?

— Ничего… Там мель, движущиеся пески. Засасывают всё, что туда попадает. Там ежегодно гибнут корабли, оттуда… невозможно выбраться. Там, друг на друге лежат когги и драккары викингов, дромоны… и шебеки рыцарей, рыбачьи баркасы и шнявы, а ещё глубже, придавленные их весом… покоятся римские триремы и плоты самых первых мореходов… Там… смерть…

За цветистым слогом барда не сразу улавливался страшный смысл сказанного. Вильям остался верен себе — даже в минуту опасности поэт в нём пересиливал человека. Тем не менее, травник похолодел.

— А кто звонит в колокол?

— Никто. Это плавучий маяк… Уже наверное, третий или четвёртый… Не знаю, сколько их было, их все поглотили пески… Раскачивает волнами… Звонит… Предупреждает об опасности… — Вильям на краткое мгновение примолк, затем втихую истерически хихикнул. — Сказать по-честному, Жуга, хоть и не хочется, а только мы — в глубокой жопе.

— Ничего. Бездонных задниц не бывает, авось выберемся… Греби!