Драконовы сны

— Ну-у, так неинтересно, — разочарованно протянул Телли. — Надо, чтобы там случилось что-нибудь этакое… Таинственное!

— Таинственное? — глаза у Олле загорелись. — Ага! Щас-щас-щас… Тарам-парам-тарарарам… Гм… О!

И вот однажды, на заре
Вошёл он в тёмный лес
И с той поры, и с той поры
И с той поры исчез.

— Ну, как? — спросил он.

— Здорово! — одобрил Тил. — А дальше?

Проснувшийся Рик заинтересовано приоткрыл один глаз и поднял голову, но через мгновенье снова задремал.

— Куда уж дальше-то? — опешил Олле. — Всё! Исчез он! Фьють — и нету!

Он вновь подбросил фигурку, подставил ладонь и недоумённо на неё воззрился. Посмотрел наверх, потом на Телли и растерянно опустил руку.

— Ничего себе…

Фигурка не то чтобы не упала, или упала не туда — она просто исчезла. Оба переворошили всё вокруг, даже Рика согнали с насиженного места, но фигурки так и не нашли.

— Куда она подевалась-то? — поскрёб в затылке Олле. Он потряс опорный столб, надеясь, что фигурка застряла в складках шатра, и едва успел поймать свалившуюся прямо ему на голову Вильямовскую лютню.

Телли стало не по себе.

— Вот тебе и «Фьють!» — передразнил он акробата. — Доигрались.

— А, ерунда, — отмахнулся тот. — Потом найдётся. Всё равно скоро ехать.

Тил вздохнул и невесело усмехнулся:

— Зато теперь закончить можно. Как-нибудь так:

Но если где-то повстречать
Его случится вам,
Тогда скорей, тогда скорей,
Скорей скажите нам.

Снаружи послышались шаги, Тил сделал Олле знак молчать и спешно набросил на драконью морду одеяло. Рик послушно замер, однако тревога оказалась ложной — то были Нора и Вильям, вернувшиеся с рынка. Олле, мгновенно позабыв о своей потере, подскочил к ним, потрясая доской.

— Нора, что было, что было! Это было так интересно! Мы тут такую песню придумали, Вилли, ты от зависти лопнешь!

— Перестань кривляться, — поморщилась Нора, — а то раньше времени с ума сойдёшь. — Она огляделась по сторонам, покосилась на торчащую из вороха тряпок довольную драконью морду и с неодобреньем покачала головой:

— Ну и разгром же вы тут устроили!

* * *

От закутка у восточной стены, где циркачи разбили свой шатёр, до башни Толстой Берты был неблизкий путь — пришлось пересечь едва ли не весь город. За площадью начинались старые кварталы. Пока Рудольф не рассказал об их истории, Тил не замечал, что эта часть города застроена и вправду очень беспорядочно; дома стояли впритык, стена к стене, без всякой планировки, улицы были узкие, кривые и запутанные. Казалось, многие дома были наспех надстроены на старом фундаменте, в котором, при некотором допущении действительно угадывалось что-то, похожее на старую крепостную стену. Телли вспомнился рисунок на фаянсовой тарелке, той, что он когда-то видел у Рудольфа в кладовой. Пять башен старого замка, нарисованных на ней, вполне могли быть теми самыми, с которых начинался город. Непонятно было только, куда девались три из них. Он поразмыслил и решил, что их, должно быть, сломали во время штурма, а после разобрали на камень.

Наконец над красной черепицей крыш замаячила плоская верхушка Толстой Берты.

— Это она? — спросил Вилли. Он остановился, снял берет и вытер пот со лба. Лютнист, похоже, не привык ходить так далеко и быстро уставал.

— Она, — Тил кивнул и поёжился — ему было не по себе. Во владениях Блошиной Канавы он всегда себя чувствовал неуютно, и даже недавнее примирение с Румпелем не прибавляло ему бодрости. Впрочем, сейчас он боялся не столько шайки Отто-Блотто, сколько уцелевших главарей большой Пятёрки. В глубине души Тил был даже рад, что Вилли плохо знает город — опасаясь, что его узнают, он заложил изрядный крюк, чтобы злополучный дом, ещё хранивший на себе следы недавнего пожара, остался далеко в стороне. Поход получился долгим, зато не скучным — Вильям, несмотря на свой акцент и странноватые манеры, оказался интересным собеседником.

Он оказался родом из маленького городка с совершенно непроизносимым названием Страттфорд-на-Эйвоне где-то на юге Британии, и, с детства имея склонность к сочинительству, отправился бродить по свету в поисках сюжетов для своих творений, да и вообще, как выразился Вилли, «посмотреть мир».

— А то, на месте сидя, разве много увидишь!

— Ну, и много ты повидал? — поинтересовался Телли.

— Всякое бывало, — многозначительно сказал тот.

— Ты что, записываешь всё, что услышишь?

— Да ну, ещё чего, — отмахнулся тот. — Таскай потом с собой… Записи мне ни к чему, у меня память хорошая — раз услышу, навек запомню.

— А песню ты сам сложил, которую на рынке пел?

— Я там много чего пел. Какую именно?

— Ну эту… про химер, которые на башне.

— А… Эту — нет.

— А про змею?

— И про змею — не я, — погрустнел тот.

— А ты-то что сочиняешь?

— Да я, вообще-то, песни не люблю. Только обрабатываю те, что услышал. А вообще я пьесы сочинять мечтаю. Сонеты… Это стихи такие, — пояснил он, видя недоумение своего собеседника. — Про любовь.

— А, — кивнул Телли. — Понятно. Похабные стишки.