Драконовы сны

— Ничего тебе не понятно! — рассердился тот, топорща свои узкие, подбритые по местной моде усики. — Это высокий штиль! Это настоящее искусство. Вот, послушай!

Вилли огляделся и, увидев у стены полуразломанную бочку, проворно на неё вскарабкался, отбросил за спину край плаща и, воздев руку к небесам, завыл дурным голосом:

Косматый Пирр, тот, чьё оружье чёрно,
Как мысль его, и ночи той подобно,
Когда в зловещем он лежал коне, —
Свой мрачный облик ныне изукрасил
Ещё страшней финифтью, ныне он —
Сплошная червлень; весь расцвечен кровью
Мужей и жён, сынов и дочерей,
Запёкшейся от раскалённых улиц,
Что льют…

— Хватит, хватит! — закричал Телли, с испугом замечая, что редкие прохожие уже косятся на поэта и замедляют шаг. — Слазь оттуда, люди ж смотрят!

— Я так и знал, что ты не поймёшь, — с горечью сказал тот. С бочки, однако, он слезать не спешил. — А люди… Что мне люди! Черни не дано понять искусство высшее такое! Им подавай чего-нибудь другое…

Не договорив, он потянул из-за спины свою лютню, которую, после того, как Олле чуть её не разбил, решил пока повсюду носить с собой. Народ помаленьку начал собирался возле бочки.

— Почтеннейшая публика! — провозгласил Вильям. — Послушайте балладу о приключеньях доблестного рыцаря сэра Джона де Борна, который был весёлый малый, но большой любитель выпить и подраться, не говоря уже о прочем, ездил в Палестину и вернулся невредимый…

— Хорош трепаться! — донеслось из толпы. — Музыку давай!

Вилли ударил по струнам:

Сэр Джон де Борн был рыцарь славный,
И в доблести немногим равный.
Он резво лез в любой скандал,
Как всякий честный феодал.

Притом, он обожал скандалы,

Как все честные феодалы.
И при дворе он был в чести
И даже не урод почти.

Владел он замком величавым,

Овеянным столетней славой,
А та, что рухнула, стена,
Была не очень и нужна.

Соседних рыцарей встречая

И аккуратно побеждая,
Он шлем подолгу не снимал —
Под ним он синяки скрывал.

Вокруг красотки увивались

И на турнирах умилялись,
Как он, не покладая рук,
Рубил в капусту всех вокруг!

Однажды он и сам влюбился

И в гости к даме заявился,
И сдерживая страсти пыл,
В себя немало пива влил.

Игриво щёлкая зубами,

Он песню пел прекрасной даме,
Аккомпанируя себе
На барабане и трубе,

Но сей шедерв пропал напрасно.

Сэр Джон расстроен был ужасно,
А дама честь свою блюла
И на ухо туга была.

Когда же страсти отгорели

(И, кстати, бочки опустели),
Сэр Джон де Борн побрёл домой,
Поникнув гордой головой.

А раз, до чёртиков напившись,

В кольчугу с лязгом облачившись,
Сэр Джон, пыхтя, в седло полез —
На подвиги попутал бес.

Но зря в окрестностях знакомых

Искал он львов или драконов
Он географии не знал
А стало быть, не там искал.

— Вот в результате он и рванул в Палестину! — не переставая играть, объявил Вильям под хохот слушателей. — Тут должен быть ещё куплет, но я его пока не придумал. В общем, его там поймали.

— Кто поймал? Драконы? — выкрикнул кто-то.

— Да нет, сарацины!

Он, правда, долго отбивался
И матом яростно ругался,
Но сарацинские ребята
Не знали аглицкаго мата!

В глуши, во мраке заточенья,

Он ел вишнёвое варенье
И косточками в тех плевал,
Кто дверь темницы открывал!

Лютня тренькнула в последний раз, Вилли с достоинством поклонился, забросил её за спину и, спрыгнув с бочки, деловито направился прочь.

— Эй, рифмач! — окликнули его. — А дальше-то чего?

Вилли обернулся на ходу и картинно развёл руками:

— Не обессудьте, господа хорошие, а только больше нету. Как-нибудь в другой раз… Пошли, Тил, и так задержались.