Драконы Вавилона

И тут вдруг Вилл почувствовал себя совершенно разбитым, ему стало до смерти тошно и от этого тетиного страха, и от всего, что сегодня было, и вообще ото всей этой жизни, всей без изъятия. У него уже не было ни сил, ни терпения с кем-то там спорить и что-то там доказывать.

— Ох, Энна, Энна, — сказал он со вздохом. — Ну кто там кого собирается мучить? С этим покончено раз и навсегда.

А затем привычно вскарабкался по стенке камина и лег на свою кровать. И какой же маленькой она показалась! В такое было трудно поверить, но, судя по всему, за эти короткие месяцы он заметно вырос.

Когда Вилл проснулся, время шло уже к полудню, в окна лились потоки солнца, и в них весело плясали пылинки. Видимо, тетя позволила ему спать допоздна, что было совсем не в ее обычаях. Кстати, ее самой в комнате не было. Она оставила дверь настежь открытой, что тоже было не в ее обычаях. Вилл пожал плечами, оделся, умылся, позавтракал хлебом с вареньем, запил это дело пинтой подкисшего пива и отправился на поиски тети.

День был словно на заказ, с легким ветерком и без единого облачка в небе, а дракон еще вчера благополучно сдох. На Самозванцевой площади мастеровые, одетые в защитные комбинезоны, раздраконивали его труп. Чтобы поднимать непосильные тяжести, они привели с дальних холмов придурочного, но вполне добродушного великана. И вся деревня должна была вроде бы петь и плясать.

Но не пела она и не плясала. Враждебность стояла в воздухе так густо, что от нее можно было задохнуться. Старая карга, развешивавшая постирушки в чердачном окне, завидев Вилла, с треском захлопнула ставни. Малознакомый хобгоблин, кативший по улице бочку с элем, едва не отдавил Виллу ногу — и отдавил бы, не отскочи Вилл вовремя в сторону. А когда Вилл начал ругаться, этот ублюдок еще и сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Все было так, словно вчерашних событий вовсе и не было. Духи васильков и колокольчиков хмурились и бегом убегали от его заискивающей улыбки. Наглый Развозчик Льда двумя руками показал ему нос и тут же снова схватился за вожжи, чтобы послать свою кобылу рысью. Вся деревня не удостоила своего спасителя ни одним добрым взглядом, не говоря уж о добром слове.

Тебя вызывают.

Призадержавшийся на распутье Вилл рефлекторно оглянулся. Рядом не было ни души.

Иди.

Слово прозвучало прямо в ухе. Вилл раздраженно махнул рукою над головой, хотя и понимал, что толку от этого не будет. Голос ниоткуда явно принадлежал Старой Черной Агнес. Значит, это было вынуждение, приказ, относящийся только к нему и не слышный никому из окружающих. Злой и возмущенный, он попытался заслонить свой мозг от назойливого вторжения.

Ты не можешь ослушаться.

— Хрен там я не могу.

Улица, уходившая влево, призывно манила: плавный спуск, божественная прохлада, слева и справа густые заросли изумрудной травы и полевых цветов. Путь направо казался плохим: слишком трудным, слишком жарким и вообще каким-то неприятным. Вилл упрямо набычился и пошел направо.

Поверни назад.

— Щас, обязательно, — скривился Вилл. Наклонившись вперед, словно противясь встречному ветру, он бродил по улицам, не направляясь ни в какое конкретное место, но повсюду высматривая тетю. Все на пути было ему так же знакомо, как воздух, которым он дышал. Вот здесь, за околицей, рядом с мусорной ямой, была лужайка, сплошь заросшая кисточками рогатого бога и кружевами царицы Мэб, лужайка, на которой он, совсем еще маленький, собирал в пузырек светляков. А это тот самый проулок, где ребята, и он вместе с ними, загнали в угол детеныша мантикоры и забили камнями насмерть. А тут, за консервным заводиком, то самое место, с которого он совершенно случайно увидел в окне второго этажа раздевающуюся русалку и так и стоял разинув рот, пока пара черных кожистых лап не утащила ее в глубь дома. И вся его юная жизнь была навеки впечатана в хитросплетение деревенских улиц. И везде, куда бы он ни шел, его избегали и сторонились. Будто ничего и не изменилось. Будто в нем, внутри, все еще сидит дракон.

А в каком-то смысле так оно и было. Он не мог притворяться, что дракона в нем никогда и не было. Он не мог так просто взять и вычеркнуть то, что узнал и осознал за это время. Он и теперь видел мир глазами дракона, без всяких иллюзий. Видел его таким, какой он есть. И пивовар, разбавляющий пиво водой, и кабатчик, добавляющий в него для крепости эфир, и горемыка пьяница, жадно дохлебывающий чужие опивки, — все они были законными гражданами этого мира. Так же как и сапожник, бьющий свою жену, разносчик, ее утешающий, и зеленая дамочка, которая живет в лесу и за умеренную плату предоставляет сапожнику, как и любому другому желающему, то, что его жена более не может ему предоставить. Не говоря уж о зеленорубашечниках. А также об их соседях и родственниках, которые предали их так быстро и так легко, и о нем самом, который их к этому вынудил. Жалкая, насквозь прогнившая деревенька, а он в ней — худший из всех, безнадежно неисправимый.