Дракула

Подобно своему отцу, ростом я превосходил своих современников, отличался могучим телосложением и незаурядной физической силой. Моя кожа была намного смуглее, чем у французов. Возможно, потому, что в далеком прошлом кровь нашего рода смешалась с кровью арабов. Как и мой отец, я был рожден для ратного дела. Поэтому, когда настало время, я облачился в кольчугу, плащ с вышитым красным крестом и вместе с другими воинами-христианами направился на Святую землю, дабы очистить ее от неверных. Наши копья и мечи разили направо и налево, и то обстоятельство, что все люди на земле состоят друг с другом в родстве, не мешало нам выполнять святой долг перед Богом и Францией.

Я не знаю, что двигало моим отцом, который погиб в Палестине прежде, чем я отправился в свой первый крестовый поход. Но могу точно сказать: сражаясь, я неизменно пытался убить сарацина, живущего внутри меня.

Я с младых ногтей усвоил рыцарский кодекс чести. Ценил жизнь, ибо она дарована Богом. Покровительствовал женщинам, детям и слабым, защищал их от опасностей. Уважал право врага на убежище в церкви и, ступив на священную землю, неизменно вкладывал меч в ножны. Однако на войне с человеком происходят странные вещи. Тот, кто хочет выжить, должен войти во вкус убийства. А для того, чтобы это сделать, необходимо забыть все правила, кроме одного: проливай кровь всегда и при любых обстоятельствах. Самый благородный рыцарь может оказаться во власти жуткой метаморфозы и превратиться в головореза, лишенного чести и совести.

Доводилось ли вам в конце дня чувствовать, что вы не в состоянии поднять руку, ибо с рассвета до заката рассекали черепа пленникам? Случалось ли вам брести по колено в крови жителей целого города, которым вы вспороли животы, ибо подозревали, что они могли проглотить свое золото и драгоценности? О, я проходил через это множество раз и не ищу себе оправдания. Утверждаю лишь, что юный рыцарь Хью, устремившийся на восток из родной Бургундии, не был способен на подобные свирепые деяния. В отличие от меня.

Ведомо ли вам, каково это — очнувшись от тягостного сна, осознать, что реальная действительность страшнее любого кошмара? Известно ли вам, что испытывает человек, посмотревший в глаза ребенка, ставшего живым факелом, и увидевший в них отражение собственной черной души?

Под покровом ночи я покинул свой отряд и долгие дни бродил по холмам и пустыням, пока не встретил живых мусульман, у которых мог попросить прощения. По закону мести им следовало убить меня. Но они проявили удивительную терпимость. Лишь несколько поколений спустя приверженцы ислама усвоят уроки жестокости, которые им преподали христиане. Они покарали меня, но не так, как я рассчитывал.

Я отправился на восток, дабы воздвигнуть на землях неверных Крест Христов. И позволил людям, которых должен был убивать, распять меня на этом кресте.

III

— Ты предстал перед священным судом по обвинению в сговоре с враждебными существами сверхъестественной природы. Ты обвиняешься в том, что шесть дней назад злонамеренно применил колдовские чары, благодаря коим лишил молодую женщину рассудка, соблазнил ее и удовлетворил свою похоть.

Одеяния моих судей были черны, а лица угрюмы. Церковники всегда питали страсть к черному цвету. Во все эпохи. Если бы председательствующий не огласил обвинение, глядя на экран компьютера, можно было бы подумать, что все происходит в Средние века. Но тогда понтифик был смертным, а сейчас, полагая его таковым, люди пребывали во мраке заблуждения.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Мой взгляд, скользя по непроницаемым физиономиям судей, задержался на изможденном лице самого кровожадного папы из всех, кто когда-либо занимал престол святого Петра. Я знаю, что некоторые считали его антипапой. Сторонники ереси, расколовшей Церковь на две половины, избрали собственного папу, но были изгнаны из Рима. Папа-еретик молча смотрел на меня со своей галереи. Вне всякого сомнения, он точно знал, кто я такой.

— Мне нет нужды оправдываться, ибо я получил то, что хотел, — изрек я. — Эта женщина была превосходной возлюбленной. А теперь выполняйте свой долг, не будем предаваться пустым словопрениям.

Я сознавал, что этот суд — не более чем фарс. Свидетели, выступавшие против меня, давали самые разноречивые показания. На самом деле я встретил эту женщину на piazza[21] одного из итальянских городов. Она что-то рисовала на мольберте. Встретив мой взгляд, она простодушно заметила, что у меня знакомое лицо, и попросила разрешения меня нарисовать. Если кто-то из нас двоих и стал жертвой обольщения, так это я. Причиной обвинения, скорее всего, были два надоедливых и бессильных уэльских духа, которые преследуют меня на протяжении нескольких столетий. Причинить серьезный вред они не в состоянии, но порой чувствительные особы, заметив их, придают этим жалким существам куда большее значение, чем те заслуживают.