Дракула

Билли осторожно посадил кролика, с которым играл, обратно в маленькую клетку, стоявшую на самодельном столе у кровати, вылез в окно и оказался на плоском козырьке. Вдыхая ночные ароматы жасмина и шиповника, он смотрел на небо. На западе, ближе к Мемфису, оно было черным и грозило дождем. А здесь пахло свежестью, чистотой и приключениями.

Сегодня все было не таким, как обычно. Повисло какое-то напряжение. Он принюхался: даже привычные запахи растений, почвы, травы, деревьев сегодня волновали Билли. Он запрокинул голову и улыбнулся звездному небу.

Что-то будет сегодня вечером.

Он ухватился за перила балкона рядом с окном и крикнул:

— Мам! Я пойду посмотрю, что там такое.

Билли спрыгнул на землю, и вот он уже бежит по траве, а голос матери гонится за ним, но не может догнать. Он бежит к лучам света, поднимающимся в ночное небо. То, что сегодня случится, приближается, уже петляет опасными дорогами вокруг холма Десмонд-хилл.

Билли добежал до края поля и остановился у ограждения, за которым начинался асфальт. Вообще-то, забор давно развалился и сгнил вместе с соломой, а кроме нее, на поле ничего не было. Так что если бы он захотел попасть на проезжую часть, не нужно было бы преодолевать никаких препятствий. И все же в том, что Билли здесь остановился, чувствовалась некая закономерность. Сейчас он вел себя так, как мог бы до бомбопада. Билли посмотрел налево, в сторону города, и увидел молчаливые фигуры других местных жителей. Они приближались. Справа слышался пока слабый, но усиливающийся гул моторов вперемешку с музыкой. Билли засмеялся и хлопнул себя по ноге.

— Супер! — крикнул он в безразличную ночь.

Похоже, действительно что-то будет. К их городку едут настоящие грузовики. И судя по грозному рычанию, с ними не соскучишься.

Когда первый грузовик, завершив последний виток вокруг Десмонд-хилл, выехал на дорогу, ведущую в Джингл-Бенд, Билли влез на остатки забора, замахал руками и заорал что было мочи. Сначала показался хлопающий на ветру брезент, потом блестящая черная кабина, и наконец он различил ветровое стекло, кузов и грузовик во всем его пыльном великолепии. Он напоминал о дальних краях и увлекательных путешествиях. От него пахло походными кострами и разноцветным дождем. И он был похож на зверя с раскосыми глазами. Истории про таких зверей рассказывал брат, когда боль не давала им уснуть. Вероятно, этот «роскошный экипаж» знавал и лучшие времена, но для Билли он был средоточием неведомых красок, звуков и запахов.

Билли только начал ходить, когда сбросили первые бомбы: Китай сдержал слово, пообещав ответить на агрессию со стороны Соединенных Штатов. А еще были Ирак, Иран, Турция и «прочие одержимые жаждой власти сукины дети, у которых хватает сил дышать и вонять», как сказал отец в одну из тех бесконечных ночей, когда ни на секунду не смолкал гром и повсюду клубился дым. Затем добавил: «Притом что изо рта и из задницы у них пахнет одинаково».

Стратегии воюющих сторон быстро менялись. Брат Билли, Трой, ночами рассказывал ему, что Британские острова затонули и Европу опустошили — сначала бомбы, затем пыльные смерчи, которые дуют со скоростью двести миль в час. И что материковая часть США, где жили Трой, Билли и их родители, теперь пустыня на тысячи миль с воронками вместо городов, покрытая травой неопределенного цвета, проросшей через много дней после того, как рассеялись последние облака пыли и перестало вонять горелым мясом.

Как-то раз, лежа в постели и глядя на звезды, Трой сказал Билли, что они легко отделались. А еще брат рассказывал, как они с папой стояли и смотрели на облако от первой бомбы. Красивое такое, переливалось всеми цветами радуги…

Но Троя больше нет. Папы тоже.

На мгновение Билли ощутил глубокую печаль и огромную пустоту, будто даже его кости стали полыми. Но тоска исчезла так же быстро, как появилась. Она пропала, как только на пыльной дороге появился первый грузовик. Из-под колес летели комья грязи и щебенка. Билли ударил кулаком в ладонь другой руки.

— Супер! — воскликнул он, стараясь перекричать надрывавшиеся моторы и ритмично пульсирующую музыку, от которой ему захотелось завертеться волчком прямо тут, на обочине дороги. Вдруг он понял, что уже мотает головой так, что она, того и гляди, отвалится.

Музыка заполнила собой поле, дорогу и, возможно, все, что раньше называлось графством… А вероятно, и весь мир. Ее разносили по свету отравленные ветры; звуки бледнели и слабели в пути, но не пропадали, не переставали существовать.

Билли вспомнил бродягу — при таких ожогах, какие были у него, другой бы уже обуглился, — пришедшего в городок с бутылкой, найденной в развалинах на месте бывшего Чикаго, обмотанной марлей и перевязанной засаленным шнурком. Билли спросил, что в ней, и бродяга ответил:

— Звуки последнего дня перед концом света, друг мой.

Он долго и громко смеялся, широко разинув рот, так что было видно, как из его десен сочится гной и капает на язык.