Дракула

Стало светать. Гаркер молчал и был спокоен, но на лицо его во время ужасного рассказа легла тень, которая все более сгущалась, и, когда блеснула первая полоска утренней зари, лицо стало еще темнее в сравнении с поседевшими за ночь волосами.

Мы договорились, что один из нас будет все время неподалеку от несчастных супругов, а потом соберемся все вместе и обсудим план действий.

Одно не вызывает у меня сомнений: солнце взошло сегодня над самым несчастным домом на всем протяжении своего дневного пути.

ГЛАВА XXII Дневник Джонатана Гаркера

3 октября. Взялся за дневник — должен что-то делать, иначе сойду с ума. Шесть утра. Через полчаса мы должны собраться в кабинете и позавтракать; профессор Ван Хелсинг и доктор Сьюворд считают, что голод — не помощник в нашем деле. Да, видит бог, сегодня нам потребуется много сил. Буду при малейшей возможности вести записи — лишь бы не думать. Стану описывать все подряд и важные события, и мелочи, ведь именно мелочи могут оказаться наиболее поучительными. Хотя никакой урок, большой или малый, наверное, уже не сделает нас с Миной счастливыми. Но нужно верить и надеяться. Бедная Мина сейчас сказала мне — при этом слезы градом лились по ее щекам, — что в несчастьях и испытаниях проверяется наша вера и мы должны верить, несмотря ни на что, и Бог в конце концов поможет нам. В конце концов! О боже мой! В каком конце?.. Надо действовать! Действовать!

Когда профессор Ван Хелсинг и доктор Сьюворд вернулись из комнаты бедного Ренфилда, мы стали обсуждать ситуацию. Доктор Сьюворд рассказал, что они с профессором Ван Хелсингом нашли Ренфилда на полу, все лицо его было разбито, а шея сломана. Доктор Сьюворд спросил дежурного на посту в коридоре, слышал ли тот что-нибудь. Дежурный слышал, правда, в полудреме, голоса в палате, затем Ренфилд несколько раз громко выкрикнул: «Боже! Боже! Боже!» потом раздался шум, будто что-то падало; вбежав в палату дежурный нашел больного на полу, лицом вниз — так, как позднее увидели его профессор и доктор. На вопрос Ван Хелсинга, слышал ли он «голоса» или «голос», дежурный не мог ответить определенно: сначала ему вроде бы послышались голоса, но в палате находился только Ренфилд, значит, был все-таки один голос. При этом он мог поклясться, что слово «Боже» произнес Ренфилд.

Когда мы остались одни, доктор Сьюворд сказал, что не хотел бы особенно углубляться в это дело. Если будет расследование, правду говорить бессмысленно, все равно никто не поверит, а так на основании слов дежурного он напишет заключение о смерти в результате несчастного случая — при падении с кровати. В случае если коронер потребует официального расследования, оно неизбежно приведет к тому же результату.

Приступая к обсуждению плана действий, мы решили, что Мина должна все знать, нельзя скрывать от нее ничего, вплоть до самого тяжкого и страшного. Она признала наше решение мудрым, но как же грустно было видеть ее, несмотря на всю ее стойкость, в такой пучине отчаяния.

— Нельзя ничего скрывать, — грустно повторила она. — Увы! Мы уже достаточно скрывали, да и ничто не сможет причинить мне большее страдание, нежели то, что уже пришлось пережить! Что бы ни случилось, я готова — либо появится новая надежда, либо снова потребуется мужество!

Ван Хелсинг внимательно посмотрел на нее и вдруг спокойно спросил:

— Но, дорогая мадам Мина, неужели после того, что произошло, вы не боитесь, если не за себя, то хотя бы за других?

Лицо у нее напряглось, а глаза сияли, как у мученицы.

— Нет, — ответила она, — я готова на все!

— На что? — спросил он мягко, мы же молчали, смутно представляя себе, что она имеет в виду.

Очень непосредственно и просто, как будто констатируя самый обыденный факт, Мина пояснила:

— Если увижу — а я буду следить очень внимательно, что причиняю вред тому, кого люблю, я умру!

— Неужели вы способны покончить с собой? — спросил профессор хрипло.

— Да, я бы сделала это, если бы у меня не было друга, который, любя меня, мог бы помочь мне в этом акте отчаяния и избавить меня хотя бы от этого испытания!

И она выразительно посмотрела на Ван Хелсинга. Тот встал, положил ей руку на голову и сказал:

— Дитя мое, такой друг у вас есть. Я взял бы на себя грех перед Всевышним и нашел бы средство, чтобы вы безболезненно покинули этот мир, если бы у вас не было другого выхода. Но, дитя мое… — Голос у него прервался, однако он справился с волнением и продолжал: — Тут есть люди, которые станут между вами и смертью. Ни от чьей руки, тем более своей собственной, вы не должны умирать. По крайней мере пока по-настоящему не умрет тот, кто отравил вашу светлую жизнь, иначе после смерти вы станете такой же, как он. Нет, вы просто обязаны жить! Вы должны бороться и жить, даже если смерть покажется вам невыразимым благом. Вы должны бороться с самой смертью, застанет ли она вас в радости или горе, днем или ночью, в безопасном укрытии или в момент предельного риска! Ради спасения вашей души заклинаю вас не умирать, более того — даже не думать о смерти, пока не будет покончено с этим злом.