Дракула

Я объяснил ему, как можно короче, что телеграмму получил сегодня рано утром и, не теряя ни минуты, примчался сюда, но в доме никто не откликается. Он помолчал мгновение, потом снял шляпу и мрачно сказал:

— Ну что ж, боюсь, мы опоздали. На все воля Божья! — Потом со своей обычной энергией добавил: — Пойдемте, если никто не откроет, придется взламывать дверь. Самое важное для нас сейчас — не терять времени.

Мы подошли к дому с тыла, куда выходило окно кухни. Профессор вынул из чемоданчика хирургическую пилу, дал ее мне, указав на железную решетку на окне. Я принялся за дело — вскоре три прута были распилены. Потом с помощью длинного тонкого скальпеля мы отодвинули оконные шпингалеты и открыли окно. Я помог влезть профессору, затем забрался сам. Ни на кухне, ни в людской не было ни души. Мы обошли все помещения внизу и в столовой, скудно освещенной светом, проникающим сквозь ставни, нашли четырех служанок, простертых на полу. Было ясно, что они живы — их тяжелое дыхание и едкий запах опия все объяснили.

Ван Хелсинг поспешил дальше, бросив мне:

— Займемся ими позже.

Мы поднялись в спальню Люси. На мгновение замерли у двери, прислушиваясь, — полная тишина. Побледнев, дрожащими руками тихо отворили дверь и вошли.

Можно ли описать то, что мы увидели? На постели лежали две женщины — Люси и чуть подальше — ее мать, накрытая белой простыней. Сквозняк, ворвавшийся в разбитое окно, откинул край простыни, открыв нашим взорам бледное, искаженное страхом лицо. На не менее бледном лице Люси запечатлелось еще более жуткое выражение. Цветы, которые она должна была носить вокруг шеи, я увидел на груди ее матери, на шее у девушки — две маленькие ранки, которые мы замечали и раньше, теперь их края были очень белы и искромсаны.

Не говоря ни слова, профессор приложил голову к груди Люси, прислушался и, вскочив, крикнул мне:

— Еще не поздно! Скорее! Скорее! Быстро коньяку!

Я бросился вниз; обнаружив бутылку, понюхал и попробовал ее содержимое: не подсыпан ли наркотик и туда, как в графин с хересом, найденный мной на столе. Служанки дышали во сне уже спокойнее, видимо, действие опия стало слабеть. Я поспешил наверх.

Ван Хелсинг, как и в прошлый раз, натер девушке губы, десны, запястья и ладони и сказал мне:

— Все, что можно сейчас сделать, я сделаю. А ты иди и разбуди служанок. Похлопай их мокрым полотенцем по лицу. Пусть они разведут огонь, нагреют воду и приготовят горячую ванну. Бедняжка почти такая же холодная, как и ее мать. Нужно ее поскорее согреть.

Я тотчас спустился и без труда разбудил трех служанок. Четвертая была очень молода, и дурман подействовал на нее сильнее, чем на остальных. Положив ее на диван, я оставил ее отсыпаться. Остальные сначала не очень понимали, что к чему, потом сознание у них прояснилось, и они стали истерически рыдать. Однако я был строг и не дал им разговориться, заметив, что одной погибшей жизни достаточно, и если они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая, они, как были полуодеты, принялись за работу, развели огонь и нагрели воду. Мы вынесли Люси на руках, посадили в приготовленную ванну и начали растирать ей руки и ноги.

Тут раздался стук в дверь. Одна из служанок, накинув что-то на себя, пошла открывать. Вернувшись, она сообщила, что пришел какой-то господин с поручением от мистера Холмвуда. Я велел передать ему, чтобы он подождал — мы сейчас очень заняты. Она ушла, а я, занявшись делом, совершенно забыл о посетителе.

Впервые я видел, чтобы профессор работал так самозабвенно. Каждый из нас понимал, что идет поединок со смертью, во время краткой передышки я сказал ему об этом. Его ответ был не совсем понятен мне:

— Если бы дело было только в этом, я бы остановился и позволил ей угаснуть с миром, ибо не вижу света на горизонте ее жизни.

И он продолжил работу с неистовой энергией.

Наконец мы заметили, что наши усилия возымели действие: сердце Люси, как было слышно через стетоскоп, билось немного сильнее, дыхание чуть окрепло. Ван Хелсинг едва ли не сиял. Мы вынули ее из ванны, завернули в теплое одеяло.

— Это наш выигрыш! — сказал мне Ван Хелсинг. — Шах королю!

Мы перенесли Люси в другую, уже приготовленную комнату, уложили в постель и влили ей в рот несколько капель коньяку. Я заметил, что Ван Хелсинг повязал ей шею мягким шелковым платком. Она все еще была без сознания и так же, если не хуже, плоха, как и в прошлый раз.

Ван Хелсинг позвал одну из служанок и велел ей не сводить с Люси глаз, пока мы не вернемся. Мы вышли из комнаты.

— Нужно обсудить, что делать дальше, — сказал он мне.

Мы спустились в столовую, профессор плотно закрыл дверь. Ставни были открыты, но шторы задернуты — этот обычай строго соблюдают британские женщины из низших слоев со свойственным им уважением к смерти. В комнате царил полумрак, но нам этого освещения было достаточно. Решительность Ван Хелсинга сменилась озабоченностью. Его явно что-то мучило, и после небольшой паузы он сказал: