Дракула

Я чувствую себя сегодня ночью удивительно спокойной, будто я освободилась от постороннего присутствия. Кто знает…

Я не закончила фразу… не могла ее закончить, так как, подняв глаза, увидела в зеркале красное клеймо на лбу – я поняла, что еще не очистилась от скверны.

Дневник д-ра Сьюарда

5 октября.

Мы все проснулись очень рано, и я думаю, что сон оказал на всех нас крайне благотворное влияние. Когда мы встретились за завтраком, то удивились, насколько мы все весело настроены. Поразительно, как свойственно человеку быстро обретать утраченный покой! Стоит препятствию исчезнуть (пусть даже смерть будет причиной), и мы вновь обретаем надежду и способность радоваться. Не раз удивлялся я, когда мы сидели за столом, не были ли прошедшие дни всего лишь ночным кошмаром. Лишь алый рубец на лбу миссис Харкер возвращал меня к действительности. Но и сейчас, когда я вполне серьезно обдумываю происходящее, я с трудом верю в то, что причина наших опасений все еще существует. Даже миссис Харкер, по-видимому, забыла о своих страданиях и только время от времени, когда что-нибудь ей об этом напоминает, она вспоминает о страшном знаке. Мы решили собраться через полчаса здесь, в кабинете, и окончательно установить план действий. Я предвижу лишь одно затруднение, которое я чувствую инстинктивно: все мы должны говорить откровенно, но, боюсь, по какой-то таинственной причине язык миссис Харкер будет связан. Я знаю, она делает свои выводы, и на основании того, что произошло, я могу угадать, как они правильны и близки к истине, но она не сможет или не захочет сообщить их нам. Я говорил об этом Ван Хелсингу, и, когда останемся наедине, обсудим это. Я предполагаю, что ужасный яд, попавший в ее кровь, начинает оказывать свое действие. У графа, видимо, был определенный план, когда он дал ей то, что Ван Хелсинг называет кровавым крещением вампира. Должно быть, существует яд, получаемый из безвредных веществ; в нашем веке осталось еще много таинственного, и поэтому нам нечего удивляться. Я знаю одно, а именно: если меня не обманывает инстинкт, в молчании миссис Харкер заключается новая страшная опасность, которая нам грозит в будущем. Но, быть может, та самая сила, которая заставляет ее молчать, заставит ее говорить. Я не смею больше об этом думать, потому что боюсь даже мысленно оскорбить эту благородную женщину!

Ван Хелсинг пришел в мой кабинет раньше других. Я постараюсь с его помощью раскрыть истину.

Позднее.

Мы еще раз обсудили с профессором ситуацию. Я видел, что он хочет что-то сказать, но не решается. Наконец, слегка помявшись, он вдруг сказал:

– Джон, нам надо во что бы то ни стало переговорить кое о чем до прихода остальных, а впоследствии мы можем это сообщить и им. – Он помедлил еще немного и продолжал: – Мина, наша бедная, дорогая Мина становится другой!

Меня бросило в дрожь, ибо он заговорил о том, что мне самому внушало наибольшие опасения.

– На основании прежних опытов с мисс Люси нам надо остерегаться, чтобы помощь не пришла слишком поздно. Наша задача стала теперь сложнее, чем когда-либо; ввиду этого нового несчастья нам дорог каждый час. Я вижу, как на ее лице постоянно появляются все характерные признаки вампира. Правда, они пока едва заметны, но все же их можно разглядеть, если всмотреться внимательно и без предвзятости. Ее зубы стали острее, а выражение глаз суровее. Но это не все; она теперь часто молчит, как это делала и Люси. Она даже не говорила, когда писала то, что хотела сообщить. Я боюсь теперь вот чего. Если она может во сне, вызванном нами, сказать, что делает граф, то ведь, вполне вероятно, тот, кто ее загипнотизировал первый и пил ее кровь, заставив ее выпить и свою, может заставить ее открыть ему то, что она знает о нас.

Я кивнул, и он заговорил опять:

– Нам надо во что бы то ни стало предупредить это; мы должны от нее скрывать наши намерения, тогда она не сможет рассказать ему то, чего сама не знает. О! Это грустная задача! Такая грустная, что у меня разрывается сердце, едва подумаю об этом; но иначе нельзя. Когда мы ее сегодня увидим, я скажу ей, что по некоторым причинам она не должна больше присутствовать на наших совещаниях, оставаясь, однако, под нашей охраной.

Он вытер испарину, которая покрыла его лоб при мысли о том, какую боль он причинит этой несчастной, уже и так измучившейся душе. Я знал, что некоторым утешением ему будет, если я скажу, что и сам пришел к тем же выводам, – по крайней мере, это освободит его от сомнений. Я ответил, что разделяю его мнение, и это его очень поддержало.

Сейчас мы все соберемся. Ван Хелсинг ушел, чтобы приготовиться к исполнению своей печальной миссии. Я думаю, он хочет также помолиться в одиночестве.

Позднее.