Дракула

Похоже, епископ не сомневался, что этот «надменный и пугающий» человек способен на любое преступление — по слухам, его уверенность подкрепили щедрые дары Матьяша. Король позаботился и о другом: уже летом 1463 года Михаэль Бехайм продемонстрировал публике свою поэму о злодеяниях Дракулы. Вероятно, ее заказали поэту сразу после пленения господаря, и сделать это могли только доверенные лица Матьяша. Они же уже через двадцать лет поведали русскому дипломату Курицыну истории о страшном воеводе, в том числе такую: «Рассказывали о нем, что, и сидя в темнице, не оставил он своих жестоких привычек: ловил мышей или птиц покупал на базаре и мучал их — одних на кол сажал, другим отрезал голову, а птиц отпускал, выщипав перья»[115]. О том же писали, как мы увидим, и другие современники, но источник слухов был один — двор короля Венгрии.

Вскоре дружные усилия немецкого мейстерзингера и его приятеля-монаха породили целый вал обличающих Дракулу памфлетов, обошедших всю Европу от Лондона до Кракова. Читатели, с суеверным ужасом внимавшие рассказам о преступлениях валашского воеводы, не задавались вопросом, который закономерно возникает у историков: почему обо всем этом стало известно только после пленения Влада? На дворе стояли не средние века, когда новости распространялись годами, а эпоха Возрождения — уже появились первые газеты, дипломаты и купцы быстро разносили важные или просто курьезные новости с одного конца континента на другой. Тем не менее целых шесть лет информация о чудовищных по размаху и жестокости деяниях князя не выходила за пределы его маленькой страны. Не возник у читателей и другой вопрос: как в трансильванских деревнях, все население которых не превышало трех — пяти тысяч, Дракула мог посадить на кол двадцать, а то и тридцать тысяч человек?

Поневоле рождается вывод, что «черная легенда» о воеводе создавалась целенаправленно и активно. И не только придворными Матьяша Корвина или мстительными трансильванцами — сочинителей антидракуловских памфлетов в каком-нибудь Страсбурге мало волновали их интересы. Просто Дракула был православным, то есть «еретиком», что позволяло одним приписывать ему самые отвратительные преступления, а другим — верить в это. Вспомним, что потом то же самое произошло с Иваном Грозным: большинство негативной информации о нем до сих пор берется из сочинений западных авторов. Вряд ли стоит по примеру иных румынских (и российских) историков объявлять все обвинения в адрес воеводы Влада (и царя Ивана) чистым вымыслом, пропагандой врагов-католиков против святых защитников православной веры. Эти оправдатели оказывают медвежью услугу не только православию, но и самим своим героям, которые отнюдь не стыдились своих жестокостей — они были уверены, что творят их в интересах государства.

Стоит отметить, что в обличительной литературе не было единства относительно мотивов действий воеводы. Одни, как дьяк Курицын, считали, что он искренне боролся за порядок и справедливость, но перегнул палку — то ли из-за дурного характера, то ли по наущению Сатаны (слово «зломудрый» допускает оба толкования). Другие, как Никколо из Модруссы, списывали все на злобный, «бестиальный», по терминологии гуманистов Возрождения, нрав князя. Третьи, кивая на «дьявольское» прозвище, однозначно объявляли его одержимым бесом или безумцем, что в то время значило практически одно и то же. Со временем именно последнее мнение обрело наибольший вес и, хотя к началу XVI века памфлеты о Дракуле вышли из моды, а со временем его известность и вовсе сошла на нет, смутная память о «дьяволе на троне» пережила века и привела в конечном счете к появлению Дракулы-вампира.

Был ли Дракула безумен? На этот вопрос можно смело ответить отрицательно. Мы уже видели, что его зверства — во всяком случае те из них, что зафиксированы не поэтами, а историками, — совершались не импульсивно, в приступе душевной болезни, а вполне обдуманно. Трезвый, холодный расчет был присущ всем решениям воеводы — военным, политическим и личным. До последних дней жизни он поступал разумно и рассуждал здраво, проявляя недюжинный, пускай и «зломудрый» ум. Другое дело, что пребывание у власти, в обстановке постоянных опасностей и интриг, выработало у него «профессиональную болезнь» правителей — манию преследования, которая в сочетании с привычкой к насилию оказалась роковой для многих подданных господаря. Его жестокость часто называют патологической или садистской, но, как уже говорилось, ничуть не лучше вели себя многие тогдашние государи. Болезненность можно увидеть разве что в сочетании несочетаемого — крайней жестокости и неуклонной методичности ее применения. Такое сочетание встречалось у древневосточных деспотов (вспомним хотя бы знаменитого Цинь Шихуана), но европейцам было неведомо, и Дракула, предтеча «идейных» тиранов XX века, не мог не вызывать удивление и ужас.